Тысячеликий герой

«Эдда» повествует, что, после того как разверзся «зияющий разрыв», на севере возник туманный мир холода, а на юге – область огня, а затем жар с юга растопил реки из льда, которые тянулись с севера, и начал испаряться клубящийся яд. Из него возник дождь, который сгустился в иней. Иней таял и капал; жизнь пробуждалась от этих капель – гигантская, вялая, бесполая, горизонтально распластанная фигура, названная Имир. Гигант спал, и во сне он потел; одна из его ног вместе с другой породили сына, в то время как под его левой рукой зародились мужчина и женщина.

Иней таял и капал, и из него конденсировалась корова, Аудумла. Из ее вымени текли четыре потока молока, которые питали жизнь Имира. Корова же питалась тем, что лизала соленые ледяные глыбы. Вечером первого дня из глыбы льда, которую она лизала, появились волосы человека; на второй день – голова человека; на третий появился весь человек, и имя его было Бури. Далее, у Бури был сын (мать неизвестна), названный Борр, который женился на одной из гигантских дочерей тех творений, которые вышли из Имира. Она родила тройню Один, Вили и Be, и они зарезали спящего Имира и расчленили его тело.

Имира плоть стала землей, Кровь его – морем, Кости – горами, череп стал небом, А волосы – лесом. Из век его Мидгард людям был создан Богами благими; Из мозга его созданы были Темные тучи. [405]

405

Младшая Эдда, “Gylfaginning,” IV–VIII. См. также Младшая Эдда, “Voluspa.”

Стихотворный эпос «Старшая Эдда» – это собрание из тридцати четырех древнескандинавских поэм о языческих германских богах и героях. Поэмы сочинялись певцами и поэтами (скальдами) в различных частях мира, населенных викингами (одна, например, была создана в Гренландии) в период с 900 по 1030 г. н. э.

«Младшая Эдда» – это своеобразное наставление для юных поэтов, составленное в Исландии христианским поэтом и мастером бардов Снорри Стурлусоном (1178–1241). В ней обобщаются языческие мифы германцев и выражается новый взгляд на риторические приемы поэзии скальдов.

Ил. 61. Умервщление Имира (литография). Дания, 1845 г.

В мифах, представленных в этих текстах, можно различить ранний, крестьянский слой (в котором действует громовержец Тор), и более поздний – аристократический (Вотан-Один), а также третий, в котором явно усматривается фаллический комплекс (Ньерт, Фрейя и Фрейр). Влияние бардов из Ирландии смешалось с классическими и восточными темами в этом глубокомысленном и вместе с тем гротескном мире символических форм.

Мардук, бог-солнце, – это герой вавилонских мифов, жертва в них – Тиамат, ужасная, предстающая в обличье дракона, со свитой демонов – женское воплощение изначальной бездны: хаос предстает здесь как мать богов, но теперь от нее исходит угроза для мира. Бог поднимается в своей колеснице, вооруженный луком и трезубцем, посохом и сетью, с армией боевых ветров. Четверка лошадей обучены насмерть затаптывать копытами врагов, их морды в клочьях пены.

…Но Тиамат, не повернув головы, Без устали проклинала его… Тогда повелитель выхватил молнию, свое могучее оружие, И обратил ее против яростной Тиамат, Бросив ей такие слова: «Твое искусство достигло вершин, и ты сама вознеслась на недосягаемую высоту, Сердце твое побудило тебя бросить вызов и битву начать… Против богов, отцов моих, обращены твои гнусные помыслы. Пусть твое воинство вооружается, пусть твое оружие будет к бою готово! Встань! Я и ты, пусть мы сойдемся в неистовой битве!» И Тиамат, эти слова услыхав, Сделалась одержимой; она обезумела; Издавая ужасные вопли, Она задрожала, сотрясаясь до самых глубин. Она стала читать заклятья, свои магические заговоры. И боги войны воззвали к оружию. И вот Тиамат и Мардук, советник богов, сошлись в битве; Сблизились, чтобы сразиться, для битвы сошлись. Владыка сеть свою развернул и поймал ее, И злой ветер, который тянулся за ним, он выпустил ей в лицо. И ужасные ветры заполнили ее утробу, И ее смелость ушла из нее, а рот ее разверзся в ужасе. Он же схватил трезубец и распорол ей живот, И разорвал ее внутренности, и пронзил ее сердце. Он победил, ее и забрал ее жизнь, Он низверг ее, и растоптал ее.

Ил. 62. Бог Солнца сражается с Богом Хаоса (алебастровый барельеф). Ассирия, 885–886 гг. до н. э.

А после битвы, разбив остатки многочисленного воинства Тиамат, вавилонский бог вновь вернулся к матери мира:

И владыка на спину Тиамат наступил И своей беспощадной клюкою разбил ее череп. Он выпустил из жил ее кровь, Чтоб северный ветер унес ее прочь в потаенное место… Затем властелин остановился, воззрившись на ее мертвое тело, …И замысел коварный созрел в уме его. И тогда распластал он ее, как рыбу на две половины; Одну половину установил он как небесный, все покрывающий свод. И поставил запоры и выставил стража, Чтобы сдержать ее воды. Он обошел небеса и обозрел все пределы, И над самою Пучиной поместил он обитель для Нудиммуда И отмерил дно у бездонной Пучины Владыка… [406]

406

“The Epic of Creation,” Tablet IV, lines 35–143, adapted from the translation by L. W. King, Babylonian Religion and Mythology (London and New York: Kegan Paul, Trench, Trubner and Co. Ltd., 1899), pp. 72–78.

Совершив этот подвиг, Мардук раздвинул верхние воды, подперев их сводом, а нижние воды опустил на дно. И потом в срединном мире между ними он сотворил человека.

В мифах постоянно содержатся подтверждения того, что конфликт в сотворенном мире не то, чем кажется. Убитая и расчлененная Тиамат вовсе не уничтожена окончательно. Если рассмотреть хаос под другим углом зрения, можно заметить, что хаос-чудовище расчленяется с его собственного согласия, и его фрагменты перемещаются в надлежащее место. С точки зрения этих сотворенных форм, все осуществляется как бы могущественной рукой через опасности и страдания. Но если попытаться взглянуть на все изнутри самого порождающего эманации присутствия, то становится очевидно, что и сама плоть поддается с готовностью терзающей ее руке, и сама эта рука в конечном счете действует по воле самой жертвы и с ее согласия.

В этом и заключается основной парадокс мифа: его двойственность. Если в начале космогонического цикла можно было сказать: «Бог не вмешивается», но в то же самое время «Бог есть создатель, заступник и разрушитель», то теперь с точки зрения логики этого переломного момента, где Единое разбивается на множество, судьба «случается», и в то же время «осуществляется ее предназначение». С точки зрения источника, мир – это величественная гармония форм, которые в бытие разрываются на части и растворяются в нем. Но эти быстротечные формы испытывают боль, их оглушают воинственные крики. Мифы не отрицают этих страданий (как в историях о распятии); но указывают на то, что и в самих этих страданиях, и до того, как они начались, и после – царит покой, отражающий суть бытия (небесную розу). [407]

407

См. Данте, «Рай», XXX–XXXII.

В истории о грехопадении Адама и Евы в райском саду показано, как изначальный покой сменяют периферийные возмущения низшего порядка. Адам и Ева вкусили запретный плод, «и открылись глаза у них обоих». [408] Блаженство рая теперь для них заказано, и они увидели поле творения по другую сторону завесы, раньше отделявшей от них мир. Отныне они испытают неизбежное в поте лица своего.

6. Народная мифология о сотворении мира

408

Бытие, 3:7.

В отличие от глубоко иносказательного стиля космогонических мифов бесхитростные народные сказки поражают простотой. Они и не пытаются проникнуть в глубокие тайны вселенной, и это сразу заметно. Через туманную завесу безвременья смутно проступает образ творца, который придает миру формы. Мечты – это глина, из которой он лепит свои творения, это длительный, текучий и обтекаемый материал. Земля еще не затвердела; многое еще предстояло совершить, чтобы люди будущего смогли жить на ней.

Необходимо жестко разграничить мифологии по-настоящему примитивных народов (рыбаков, охотников, добытчиков корней, собирателей ягод) и цивилизаций, которые возникли благодаря развитию сельского хозяйства, производства молока и скотоводства, с 6 тысячелетия до н. э.). Многие цивилизации, которые мы квалифицируем, как примитивные, являются по сути, колониальными, то есть в них культура более высокого порядка растворена в местной культуре и адаптирована к ней таким образом, чтобы удовлетворять потребности общества с более простой структурой. Чтобы избежать подобной путаницы, я называю неразвитые или деградировавшие традиции «народной мифологией». Термин адекватен для использования в элементарных сопоставительных исследованиях универсальных форм, при этом он не будет столь же эффективен для точного исторического анализа.