У Дона Великого на берегу

Врезался засадный полк в ордынскую конницу. Засвистели-засверкали сабли. Ударили копья. Вся ярость, что копилась у воинов в тягостном ожидании, выплеснулась наружу.

Не бараниной сладкой, не прохладным кумысом или восточными сладостями встретили ордынцы воинов засадного полка — клинками же и копьями.

Однако столь стремительным и внезапным был удар, что смешалась ордынская конница. Следом за Муратбеком другие поворотили коней.

— Горе нам! — кричали ордынцы.— Худых мы перебили, а теперь лучшие перебьют нас!

А воины засадного полка рубили и кололи ордынцев. И всё молчком, ровно сговорились, хотя того уговора загодя не было.

Ужас и смятение охватили Мамаевых воинов. Не одиночки, уже многие кинулись бежать.

Русские воины других полков возликовали. Кинулись на врага с удесятерённой силой. И побежали ордынцы. Хлынули назад, топча копытами своих поверженных на землю собратьев.

Не сразу сообразил, что к чему, Тангул. Всё ж туговат был на думу. И когда другие опрометью скакали с Куликова поля, он ещё углядел себе жертву: второго русского паренька. Скакал тот ему навстречу. Без копья или сабли — тяжеловаты, видать, были по молодости лет.

Так вот и встретились Бориска с Тангулом.

Подумал Тангул: напоминает ему кого-то малец. Вспомнил: руса, зарубленного им на Пьяне. Вот кого! И саблю поднял — Муратбеков подарок.

А у Бориски и впрямь никакого оружия, кроме Пересветова кистеня. На лошади, однако, не впервой. Потому чуть поворотил коня, и Тангулова сабля просвистела около самого уха, однако мимо всё ж. И тут махнул кистенём. Будто искры брызнули в глазах Тангула. И померкло всё. Нёс конь Аман уже мёртвым своего недолгого хозяина.

Так, сам того не ведая, расквитался Бориска за смерть отца на Пьяне.

Тысячи Мамаевых воинов бежали. Полегли под русскими клинками жадные до денег генуэзские пехотинцы. Покатились с седел ордынские конники, получив удар саблей али копьем.

Да, хорошее дело — преследовать противника! Нет, не противника — врага, пришедшего на твою землю.

Истинное слово, славное дело!

Многие вёрсты, до самой темноты гнали русские воины ордынцев. Посекли бессчётно и копьями кололи. Повязали множество пленных.

Лишь к ночи стали собираться русские воины обратно на Куликово поле.

Там горели костры. И вперемежку с ликованием — горе.

Объезжали поле бок о бок великий князь Дмитрий Иванович и его двоюродный брат Владимир Андреевич. С непокрытыми головами оба. Отдавали последнюю честь павшим. А было их страсть как много...

Дорого заплатила Русская земля за победу. Но и победа была великой и полной.

Ещё прежде проехал Бориска мимо Красного холма, на котором утром стоял роскошный Мамаев шатёр. Где он? Точно ветром сдуло. И Мамая самого нет —бежал, сказывают, впереди своего поганого воинства. Торопился...

А по полю бродят воины, ищут друзей. Кличут по именам-прозвищам.

— Ва-ся! Ва-ся-тка Ма-лень-кий! Отзовись!..

Как отзовётся Васятка? Лежит среди других павших, руки раскинуты, в правой - крепко зажата сабля. Слышатся стоны:

— Эй робя... Помогите кто-нибудь...

Идут к таким, бережно поднимают. Утешают:

Иные молчком на земле сидят, ждут своего череду-очереди, иные сами ковыляют.

Подле Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича серпуховского — воевода славный Боброк Волынский, другие воеводы, князья.

Великий князь, не стыдясь, широкой ладонью утирает слёзы. Голову склоняет над павшими.

— Спасибо вам, братья! От всей земли Русской великое спасибо!..

Бориска ищет своих. Которых находит, многих — нет.

С Москвы самой потерял деда Кирея. И сколько искал на поле — впустую, тщетно все. «Может, ещё жив и вернётся домой?» — тешил себя Бориска. Однако и сам понимал: навряд ли.

О Михе-сапожнике твёрдо знал — погиб. О Васятке Маленьком тоже. И о многих других.

Как-то там теперь вдовы их с ребятишками-сиротами? Мелькнули в памяти Борискиной румяные щёки и глаза ровно ночь чёрные. Марфушка как?..

Восемь дней стояли, как говорили тогда, «на костях» — то есть на поле выигранного боя — великий князь Дмитрий Иванович и князь Владимир Андреевич серпуховской. Хоронили убитых. Собирали и перевязывали раненых. Отдыхали воины от тяжёлого ратного труда.

На второй али третий день шутки зазвучали, и песни запелись, поначалу грустные —уж больно тягостно и жалостно было глядеть на полегших товарищей,— а потом и весёлые.

И ладно то! Покудова жив человек, ему надобна радость. Нельзя долго горевать и скорбью жить.

Рассказы шли между воинами, разговоры бесконечные о минувшей битве. О том, кто и как дрался. Как от смерти, казалось, верной ушёл. И потешное, оказывается, случалось, и тому смеялись охотно.

У Бориски пытали:

— Ты чем отличился?

Бориска пожимал плечами.

— Ничем вроде...—говорил смущённо.—Одного ордынца кистенём Пересветовым стукнул.

 — Не густо, однако...— посмеивались зубоскалы.— Одному ордынцу шишку посадил.

— Он упал с коня-то! — серчал Бориска.

— А-а-а...— улыбались острословы,— коли упал, тогда другое дело! Может, о землю ещё синяк набил...

Сердобольный мужик-воин вступился за Бориску:

— Видал я того ордынца, коего парень кистенём потчевал. Отъездился вражина, на веки вечные...

— Верно? — удивился Бориска.

— Да уж будь спокоен.

На девятый день снялась русская рать с Куликова поля.

Пустилась в обратный путь к Москве. Много добра ордынского захватило войско, оружия, лошадей, скота.

Да из десятерых воинов, пришедших на Куликово поле, сказывают, ушёл с него — один...

Но победа и впрямь была велика и беспримерна!

Праздник настал для всей земли Русской. Праздник великий! Да одной ли русской? Войско Дмитрия — он был прозван Донским за битву-победу на Куликовом поле -нанесло тяжёлое поражение Золотой Орде, которая гнула к земле, угнетала многие народы. Потому весть о победе радостью отозвалась в странах иноплеменных.

На разных языках говорили:

— Вечная память и слава всем, павшим на поле Куликовом!