У Дона Великого на берегу
Шрифт:
Андрюха, прозвищем Волосатый, не стерпел, сказал с угрозой:
— Ты бы, товарищ, полегче...
Зыркнул на него свирепо Вася Тупик. Отступил Андрюха с видимой досадой.
Закончил дело рыжий. На Васю без улыбки поглядел:
— Надо бы рот заткнуть, да уж ладно. Едва ли тебе зубы помогут...
И, руки отряхнувши, первым вышел из людской. За ним гуртом и молча — остальные.
Бориска видел: губы прикусил от боли Вася. Славно потрудился Хряк! Запнулся было на пороге, Вася прохрипел гневно:
— Иди! Чего стал?!
Покинул людскую последним Бориска. Бережно прикрыл дверь. Стоял теперь чужак промеж великокняжеских воев без прежней уверенности. Должно, хмель
Тянулось время, ровно дряхлая кляча, медленно. Мрачнели на глазах мужики. И когда ожидание сделалось вовсе тягостным, открылась дверь, из людской, разминая руки и кривясь от боли, вышел Вася Тупик.
Кажись, рыжий Хряк обрадовался более всех.
— Твоя взяла!
Руку протянул: мировая, мол!
Вася свою отвёл назад. Сказал сумрачно:
— Счастье твоё, парень, вроде как гость ты на великокняжеском подворье.
Андрюха Волосатый норовом был круче Васи. Чужака, кажись, легонько и тронул по шее ниже затылка ребром ладони. Да, похоже, знал куда. Повалился навзничь свиной тушей Хряк. Глаза закатил.
Андрюха глумливо подал руку:
— Прости, весёлый человек! Чужие шутки уважаем. Однако и свои держим про запас...
Вася на друга рявкнул цепным кобелём:
— Зачем? Уговор был!
— А человека калечить — тоже уговор?!
— То уж от совести...
— От дурости! — подал сердитый голос Родион Ржевский, начальник Васи Тупика и сотни воев.—А может, от чего похуже...
Пришлось бы рыжему Хряку давать ответ. Да грянули события поважнее.
Через Константиноеленские ворота Кремля влетел всадник.
Без шапки — видать, потерял дорогой, — в распахнутом чекмене. С лицом, серым от пыли. Исступленно охаживал ее плетью загнанного храпящего коня. Шарахнулся люд в разные стороны. Великокняжеская стража кинулась было преградить путь. И тогда по стражникам загуляла витая ремённая плеть. Иные схватились за сабли. Кто-то лук выхватил и, приложив стрелу, рывком натянул тетиву. Худо пришлось бы всаднику, да Родион Ржевский закричал во всю глотку:
— Стойте, ребята!. Это ж свой! Андрюшка Попов из степной сторожи!
А тот прямо к великокняжеским палатам.
На ходу скатился с коня и в пыльных сапогах, расхристанный, минуя оторопелых слуг,— в трапезную, где пировал великий князь.
Распахнул наотмашь дверь, перевёл дух.
Великий князь поднялся в гневном изумлении:
— Ополоумел, чадо? Или хлев здесь?!
— Государь Дмитрий Иванович, беда! Идёт па тебя и на Русскую землю царь Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне он на реке Воронеже...
Великий князь, должно, всего ожидал, только не такой вести,—кубок, что в руке держал, о стол грохнул.
— Ну, окаянные! Мало им Бегича! Недостало Вожи! Ужо устроим пир вам, без медов и сладкого пива!
Повскакали гости и ближние князю люди. Шумно сделалось. Степного вестника — на разрыв: что да как? Верные ли сведения? Кто с Мамаем ещё? Много ли собрал войска?
На следующее утро из Москвы по Коломенской дороге скакал отряд-сторожа, во главе с Родионом Ржевским. Было в нем семьдесят девять крепких юношей. И среди них Василий Тупик с Бориской. Путь лежал к притоку Дона— реке Быстрой Сосне. От великого князя был строгий наказ: разведать Мамаевы силы и обязательно добыть «языка». Важного. Кого-нибудь
из Мамаевых придворных, досконально знающего военные планы Золотой Орды и тайные помыслы её правителя.Едва рассвело, великий князь сам вышел к воинам и напутствие закончил так:
— Без «языка», други, не возвращайтесь. И надобно всё устроить быстро, без промедления!
Спорой рысью, вздымая пыль, двинулись всадники. Кабы страшились одного княжьего гнева. Разумели: судьба земли Русской, жизнь родных и близких зависят сейчас от них, от их смелости, умения и сноровки.
Ордынский вельможа, что был надобен, не курица. Ухватишь ли голыми руками? Держит подле себя надёжную, крепкую охрану. Потому задача и для бывалых воинов была тяжеленька. Понимал всякий, исключая, может, Бориску, что голову тут куда легче сложить, чем сладить дело.
Глава 3. МАМАЙ
Благодатны южнорусские степи.
Два человека неторопливо беседуют о них, сидя на мягком персидском ковре за изысканной трапезой.
Царевич Бадык-оглан благодарит наклоном головы хозяина и продолжает прерванную речь:
— Во всем мире не может быть земли приятнее этой, воздуха лучше этого, воды слаще этой, лугов и пастбищ обширнее этих...
Его собеседник, всесильный правитель Золотой Орды
Мамай, напряжённо морщит лоб, пытаясь вспомнить, откуда ему знакомы эти слова.
Царевич после небольшой, вполне приличной, паузы заканчивает:
— Так сказал о них мой пращур, славный и благородный
хан Джучи, сын великого Чингисхана.
«Ну конечно!» — мысленно выбранил себя Мамай. Как он мог забыть? И со дна души поднялась глухая привычная злоба: щенок, сопливый мальчишка, подчёркивал своё превосходство! Он, видите ли, Чингисид! Один из потомков основателя империи. И будь этот царевич, отпрыск знатного рода, тупее самого глупого барана, а он, Мамай, умнее всех мудрецов, вместе взятых, всё равно между ними будет лежать бездонная пропасть. Преимущества, полученные при рождении, оказываются важнее и выше любых личных достоинств и совершенств. Справедлив ли мир?
Чингисхан велик. Но чем? Собственными заслугами! Его отец Есугей-багатур даже не был ханом, а лишь предводителем племён — кият-борджгинов — и, быть может, двух или трёх других.
Почему же должна великая тень преграждать дорогу живым? Разве этот холеный, избалованный царевич — будущее Золотой Орды? Он — нынешний правитель, темник Мамай— истинный продолжатель Чингисханова дела!
Так думал, но, разумеется, не говорил вслух собеседник царевича. И на губах его теплилась вежливая улыбка.
Заговорили о начинавшемся походе.
– Князь Дмитрий,— по-волчьи оскалил зубы Мамай,— забыл своё место. Запамятовал, из чьих рук получил ярлык на великое княжение. Мы ему напомним. И походы прежних ханов покажутся русам невинными забавами...
До сих пор Мамай говорил вполголоса, сдерживая ярость. Но тут сорвался. Вскочил с ковра, рванул с пояса усыпанный драгоценными казнями кинжал — так что царевич отшатнулся в страхе —и заметался по шатру, выкрикивая:
— Я не Бегич! Я с Дмитрия спущу шкуру! Живьём сварю в котле и мясо отдам собакам! Псам скормлю ублюдков-сыновей! Именем моим оставшиеся в живых русы будут пугать своих детей...