У Дона Великого на берегу

Сутолочно, тесно сделалось в одночасье на московских пыльных улицах и площадях. Шум, гам. Ино голоса своего не слыхать. Мужики перекликаются. Телеги скрипят. Кони ржут. Начальники своих сзывают. Конные пеших теснят, те конных беззлобно, а то и с сердцем бранят. Там, глядишь, бабку придавили — кричит истошно. Столпотворение подлинное!

Среди гомона и толчеи много настоящих воинов, чьё ремесло — бой, сражение, чьи руки смолоду приучены к копью и сабле. Их угадаешь сразу. Кто одет в доспехи или кольчугу. Кто в обыденном ещё платье, но при оружии. И почитай, все на конях. Вольно али невольно привычные к военному делу.

Мудрено было одолеть великому князю Дмитрию Ивановичу и другим князьям ордынские полчища лишь своими дружинами. Потому подняли на Мамая тех, кого называли в ту пору «чёрными людьми». Отчего «чёрными»? Были они, понятно, лицом и телом не темнее прочих. Но знать и церковные люди были освобождены от множества повинностей. «Обелены», как тогда говорили. Простой же трудовой люд, горожане-ремесленники, эти повинности несли и налоги-подати платили. Оттого, в отличие от «обелённых», и назывались «черными людьми». Они-то и составили большую часть московской рати и ополчений других городов.

Следуя за Васей Тупиком, добрался Бориска до избы Михи-сапожника, у которого Вася Туник одолжил дорогие нарядные сапоги. Со двора, из-за плетня,—бабий надрывный плач:

— Кинусь поперёк дороги с ребятишками и не пущу!

Мужской голос терпеливо уговаривал:

— Экая бестолковая! Коли по избам примемся отсиживаться, кто нас всех защитит?

А женский голос, сквозь плач, своё:

— Не пущу!

Переглянулись Вася с Бориской. Ступили во двор. Там норовит здоровенный молодой мужик освободиться от бабы, что вцепилась в него обеими руками. Оно б с его силёнкой — трудов чуть. Да, видать, опасается сделать больно, причинить вред.

Завидел мужик вошедших, осерчал всерьёз:

— Постыдилась бы чужих людей.

— Што мне чужие люди? Али они детишек кормить-поить будут, ежели убьют тебя?

Утирая платком слёзы, скрылась баба в избе. Миха-сапожник смущённо пояснил:

— Тихая всегда, а тут будто белены объелась. Кидается, ровно бешеная. Не пущу, говорит, и всё тут! Вовсе без разумения баба!

— Бабу твою можно понять,— сказал Вася Тупик.— Легко ли ей мужика и кормильца отпускать, того не ведая, увидит ли когда ещё?

— Так ведь надо! — сказал Миха-сапожник.— Силища, сказывают, несметная прёт. Одними княжескими полками её разве остановишь?

— Надо! — согласился Вася.— За чужую спину прятаться грех.

Сапогам обрадовался Миха.

— Они мне выручка. Продам — глядишь, куплю чего из доспехов. Раскрывшись, под вражескую саблю лезть тоже мало радости. А ноне доспехи дороги. Небывальцев, вроде меня, много идёт с великим князем. Откуда у сапожника, гончара али плотника шелом да кольчуга? Воины, что ходят в походы, способно к тому одеты и снаряжены. А мы?

Верные слова говорил Миха. Множество москвичей впервой- их

и называли небывальцами: не были, дескать, прежде в сражениях-

бралось за оружие, дабы идти с полками великого князя Дмитрия

Ивановича и городовыми полками и ополчениями встретить золото-

ордынские войска, ведомые Мамаем на Русь.

Кабы одна Михина жена лила слёзы, разрывая на куски

мужнино сердце. И боярские жены, и воинов бывалых, и жёны воевод прославленных убивались, проклиная злую ордынскую силу.

Да что поделаешь? Надо защищать родную землю, своих близких, детишек и стариков. Надо!

Миха-сапожник позвал в избу:

— Чего стоим, будто крыши над головой нету? Покажу своё оружие — будешь смеяться. Так другое где достать?

В избу Вася идти отказался. Кому охота любоваться чужими слезами, когда утешить и помочь нечем?

— Тащи-ка сюда,- молвил.- На свету разобрать сподручнее что у тебя там и к чему.

Вынес, после малого отсутствия, Миха щит и копьё.

— Гляди!

Вася Тупик и то и другое осмотрел внимательно. Ржав был железный щит, побывал в боях. Остались в нём вмятины, глубокие полосы и даже трещина — следы вражеских сабель. Сколько жизней защитил-спас? Кого не уберёг? Разве спросишь? Неказист стал видом. А Вася Тупик похвалил:

— Отменен! Даром, что побит и стар. С умением, славно послужит. Ты его вот так перед собой держи, коли сабля грозит. А ежели копьё — этак вот!

Показал, как со щитом обращаться. Копьё покрутил. Тоже одобрил.

— Чуток укороти. Голову чем прикроешь?

— Окромя своей шапки, ничего нету,— вздохнул Миха.

— Худо! — нахмурился Вася.— Без руки али ноги человек может жить. Иной раз даже воевать. Такие случаи известны. А вот без головы едва ли кому удавалось обходиться. Бери-ка сапоги, да пойдём!

И повёл Миху-сапожника путаными московскими улица-ми-переулками к другому знакомому двору. Вызвавши хозяина, сказал:

— Привёл, Найден, к тебе хорошего человека. Найден, высокий, могучий, широкий в плечах, вздохнул:

— Ещё один. Сколько их у тебя?

— Последний! Истинный бог, последний. К тому же принес богатый дар.

Велел Михе:

— Покажь сапоги!

Тот послушно исполнил приказ. Найден покрутил Михино изделие.
– Добрые! Только к чему сейчас? Вчерась Васятку Маленького

приводил. Ему отдал наилучшие доспехи. Почитай, даром. Ноне сапоги эти...

— В них ли суть?

— Во-во!

 Шутки да прибаутки. Вышел со двора Миха-сапожник, по пословице, без сапог. Однако в той же тряпице бережно нёс железный шлем, хоть и мятый, а крепкий. И старую же, но тоже крепкую броню — бахтерец, что должна была защищать Михины грудь и плечи в предстоящем сражении.

Озабоченно глядел Вася Тупик на Бориску. Вот на кого доспехи ещё не придумали — молод.

Проводив глазами Миху-сапожника, завёл с Найдёном окольный разговор.

— Хороший вы народ, бронники-доспешники. Сберегаете воинам жизнь. А не всё вам дано-доступно.

— К примеру?

— Чего проще. Идёт с войском такой парень, как Бориска. Взрослые мужики — кто в кольчужной рубашке, на ком бахтерец. Малый же, почитай, в чём мать родила. Рубашка холщовая да сермяжные порты — вся одёжа. Минет ли его ордынская стрела али сабля? И вы, мастера бронники-доспешники, в сём случае — люди пустые, бесполезные!