У свободы цвет неба

Дейвин печально посмотрел на меня и некоторое время молчал.

– Ты потеряла любимого из-за аварии, - сказал он наконец.
– Из-за своего внелетия ты его потеряла бы так же точно. Тебе предстояло бы увидеть, как он состарится, потеряет все силы, потом разум, и умрет. То же самое будет со всеми твоими смертными друзьями.

Это было грустно. Очень грустно. Но я уже знала, что так будет, причем давно. И это почему-то меня утешило. Да Айгит понял это без слов, хотя я не почувствовала прикосновения к сознанию, да он и не стал бы без разрешения.

– Что, - спросил он, - вражда хуже?

Я молча кивнула.

– Удивительно, - он качнул головой.
– Сколько раз это видел, все никак не могу привыкнуть. Человек, хоть смертный, хоть маг, никогда не пугается по-настоящему опасных вещей. Все, все без исключения боятся того, с чем не совладали хоть однажды в жизни. И чем чаще повторялись провалы и поражения, тем сильнее страх.

– По-моему, это логично.
– Я только теперь заметила, что меня больше не трясет. Вероятно, даже в аду бывает передышка. И пока она продолжается, ею можно наслаждаться.

– Логично, да, - согласился он.
– Только это логика твоих внутренних обстоятельств. Это своего рода магия. И действие заклятия надо прекращать, Алиса, иначе Поток будет работать против тебя, зато поддержит интересы тех, кому ни до тебя, ни до Потока нет никакого дела. И это будет повторяться снова и снова.

– Повторяться?
– обалдела я.

Он ответил мне довольно циничной улыбкой.

– Ты говоришь, в Саэхен не преследуют тех, кто непохож на других. Твоя собственная судьба не доказывает этого. Да и Макс рос без матери, когда вы встретились.
– Дейвин коротко усмехнулся моему удивлению.
– Да, я знаю. Он сам рассказывал мне.

– Ну такое же всюду бывает, это не обязательно преследование, - не согласилась я.

Он указал на меня пальцем и улыбнулся совсем иначе - с азартом и лукавинкой.

– Ты сейчас сказала, что знаешь, что такое преследование, и умеешь его отличать. Расскажи об этом.

Я вдохнула, чтобы ответить, и замерла. Мне казалось, что я сама никогда не попадала под преследование, но видела его в школе. Не в Саэхен, разумеется. На Земле. И конечно, мне совсем не хотелось оказаться на месте девочки, которую травили всем классом. Я не участвовала, но и защищать ее не стала: ее перспектив это не улучшило бы, а мне могло повредить довольно серьезно, класс у нас был не особенно добрый. И конечно, я не хотела называть преследованием то, что происходило со мной в Созвездии. А там все складывалось не так радужно, как мне хотелось верить. Да, Макс защищал меня. Да, там дети гораздо добрее, чем в моем родном мире. Но преследование все-таки было. Просто преследование в Саэхен и забота моей мамы оказались настолько похожи, что отличить я не могла даже сейчас, замерев и не дыша после всего ряда воспоминаний, вызванных вопросом Дейвина. А он смотрел мне в лицо и опять кивал.

– Теперь ты видишь?

Я тоже кивнула и опять всхлипнула. Было ужасно себя жалко.

– Ну что же, - сказал он.
– Твой маленький семейный бог уже объявил тебе войну, а значит, договариваться поздно и бессмысленно. Надо сражаться.

– И что делать?
– спросила я, стирая слезы со щеки.

– Да примерно то же, что и он, - легко сказал Дейвин.
– Он пугает тебя, значит, тебе тоже нужно пугать его. Он угрожает твоему спокойствию, так заставь его тревожиться и слушай, как он визжит внутри тебя, не имея сил возразить. Он не дает тебе делать то, что ты хочешь, и заставляет тебя поступать, как нужно ему, а ты делай ему назло. В конце концов, он только голос в твоей голове и займет ровно столько места, сколько ты ему позволишь. Веди себя так, чтобы ему было стыдно за тебя. Пусть он корчится в огне своего стыда. Это война. Чем хуже тебе, тем лучше ему, и обратное верно, как говорит ваша математика. Сражайся, девочка. Я на твоей стороне.

Я посмотрела на него, кажется, совсем уж дикими глазами, и он кивнул:

– Да. Я знаю, что ты можешь мне сказать. И ты будешь права, перечислив это все. И поверь, что твои друзья мне вспоминают все мои преступления против вашей свободы и ваших прав при каждом удобном случае. Но подумай сейчас о другом. Я еще ребенком сделал то, о чем рассказал тебе сегодня, и вот, сижу тут с тобой и исправляю свои ошибки, довольно страшные для меня, между прочим. Но я занят исправлением всего, что можно исправить, а не катаюсь по полу, выдирая волосы, и не пытаюсь утопиться в заливе. Князь сделал это в свое время - и он сейчас устраняет последствия ошибок, в том числе и своих, а не ищет способа прекратить свою жизнь. Унриаль да Шайни делает это прямо сейчас и, как видишь, справляется, хотя он пока так же слаб, как ты в первые дни в учебной части. Если это не аргумент за то, чтобы попытаться, то мне нечего тебе сказать. Но если ты попытаешься, если ты хотя бы попытаешься, я буду рядом с тобой, пока ты не победишь в этой войне.

– Почему?
– спросила я.

– Потому что могу, - улыбнулся он.

Марина посмотрела на календарь, оторвавшись от процесса сборов в дорогу, включила компьютер и написала бывшему мужу, что созваниваться надо или сегодня, или уже в сентябре. И закопалась в новости, плюясь и ругаясь. Впрочем, ненадолго, потому что звонок в хэнгаут прервал процесс перехода по ссылкам через четверть часа.

– Марина, - укоризненно сказал Лев.
– Ты же говорила, что будешь дома до конца месяца, куда тебя опять несет? Еще только двадцатое число. И вообще, как дела?

– Левка, здравствуй, - улыбнулась Лейшина.
– Мои дела ничего, только все как-то очень быстро и путано. Наши дела непонятно как. По крайней мере изнутри.

Лев хмыкнул:

– Ну, после шоу двухнедельной давности, устроенного этим фриком да Шайни, оно и неудивительно. Как его да Гридах вообще выпустил к журналистам с такими идеями?

– Лева...
– вздохнула Марина.
– Ты только сильно не удивляйся. И погоди, я закурю. Да, так вот. Он не фрик по их меркам. Он совершенно нормальный для сааланца, и более того, пока его не снесло, считался образцом манер и благоразумия. То, что да Гридах его еле отмазал от суда, имеет другие причины. У него, как тебе объяснить, что-то типа профвыгорания, и потерян специалитет. А в этом виде он семье не нужен, вот они и попытались от него избавиться. А когда не удалось, спихнули действующему наместнику края подальше с глаз. А тот, не будь дурак, улучил момент, так сказать, поручить донести свою точку зрения. Вот да Шайни и донес.

– Хорошо получилось, звучно, - одобрил Лев.
– И эхо долгое. А барышни ваши знаменитые где же? А то на фоне этого шума что-то про них ничего и не слышно.

Марина поморщилась, выдыхая дым.

– Полина с Алисой опять обе в госпитале резиденции, чуть не в соседних палатах. И так и не помирились. Одна под капельницей и постоянно спит, у другой, похоже, нервный срыв, обеим не до того. Информация от секретаря наместника, сам он не вдавался, у администрации империи сейчас другие проблемы. В связи как раз с этими проблемами я послезавтра еду в их столицу примерно на месяц, тут остаются Ленчик и Витька, потом вернусь отряхнуться и снова туда, и так, по моим прикидкам, мне мотаться до сентября. И Лева, я предвижу очень непростую поездку. Мне предстоит объяснить этим милым людям, что такое кодекс Наполеона и зачем он вообще был нужен.

– А официальные праздники?
– удивился Лев.
– Солнцеворот ведь. У них вроде каникулы с этим в связи.

Марина только махнула рукой.

– Не до праздников, Лева. Наместник гонит всех как укушенный, требует начинать процесс реабилитации репрессированных. Так что я сейчас пойду сумку собирать, завтра в дорогу. Ты бы знал, как мне не хочется опять в зиму.

– Мариша, так ты приезжай к нам сюда, хотя бы в гости. Краков, осень...
– Лев подмигнул.
– За лето ты же справишься?

Марина вздохнула.

– Когда я справлюсь, там как раз лето и будет. С цветными ящерами, магнолиями и прочей экзотикой.

– Вот так всегда, - вздохнул Лев.
– Ладно, хорошей дороги тебе. И удачной поездки.

Марина не ошиблась и не преувеличила: Димитри загрузил и озадачил всех, до кого смог дотянуться, вопросами, связанными с пересмотром приговоров двадцать третьего - двадцать четвертого и двадцать шестого - двадцать седьмого годов. И назначил совещание со своими заместителями и главами ведомств края на двадцать второе число.