У свободы цвет неба

Богдан Шубин откашлялся снова.

– Рад, что вам весело. Полина Юрьевна, я могу обсудить с вами формальности?

На лицо женщины как будто упала тень.

– Давайте попробуем.

– Вам надо оформлять опекунство официально, а это можно сделать только в крае, вы понимаете?

– Во-первых, не опекунство, а усыновление, Богдан... простите, не запомнила отчество.

– Матвеевич, - вздохнул офицер.

– Да, Богдан Матвеевич, усыновление я оформлю, но сперва мы с дочерью закончим устанавливать отношения с ее народом. Менять ей национальность я не намерена, да это и невозможно.

– Понял, - коротко кивнул полицейский.
– Объяснение напишете?

– На чем?
– вопрос женщины был полон искреннего интереса.

Полицейский молча достал из сумки, висевшей на его плече, папку и шариковую ручку.

Полина Юрьевна взяла протянутое, положила лист на папку и принялась писать.

В ГУВД Санкт-Петербурга Шубину Богдану Матвеевичу. Объяснение.

В связи со сложной ситуацией, возникшей между дальними родственниками моей приемной дочери Полины, и связанными с этим затруднениями в выезде из города их проживания прошу отсрочить оформление документов об усыновлении ее мной на шесть месяцев от сегодняшнего числа.

Полина Юрьевна Бауэр

– Какое сегодня число?
– спросила она, повернувшись к Эгерту.

– Должно быть шестнадцатое июля, - ответил журналист растерянно.
– Отправлялись четырнадцатого и ночевали.

– Поставлю семнадцатое на всякий случай, - решила женщина вслух и отдала лист.

Полицейский аккуратно поместил объяснение в папку, поблагодарил, попрощался, да и пошел с холма.

– Вы больше точно ничего от нее не хотите?
– спросил Эгерт.

Богдан пожал плечами:

– А что еще я могу от нее хотеть? Все, что было в моих силах, я сделал. Объяснение у меня на руках. Возвращаться она не хочет, да и кто бы на ее месте хотел?

– Но служебные интересы...
– заикнулся журналист.

Полицейский пожал плечами.

– Я работаю. Служат... кто служил, те дослужились уже. До перевода в Исанис. А у меня родители не молоденькие и сестра со зрением минус восемнадцать. Им на местной диете не выжить, а без меня там будет не лучше, чем со мной тут.

– Спасибо, я понял, - кивнул Эгерт.
– Действительно спасибо, Богдан.

Госпожа Бауэр наблюдала этот разговор с безразличным интересом, точно таким же, с каким следила за бабочками, порхавшими над холмом, пока не подошли полицейский с журналистом.

– Полина Юрьевна, что вы думаете насчет интервью?
– спросил он.

– Не хочу, - улыбнулась женщина.

– Интервью не хотите или думать не хотите?
– уточнил Эгерт.

– Продолжать разговор не хочу.

– Гм... Исчерпывающе, спасибо. До новых встреч.

Она даже не кивнула, когда журналист поднялся с камня, на котором сидел, и пошел к спуску с холма.

Остальные пять с половиной длинных сааланских дней в городе ддайг ушли на другие дела. И дела эти Эгерт счел куда более привычными и приятными. Он фотографировал и протоколировал медицинскую миссию. Следующий после появления день запомнился знакомством с местной кухней. Ддайг не ели отваров мяса, рыбы и грибов, за исключением случаев ранений или болезни, и считали бульоны сильнодействующими и опасными лекарствами. И еще они не знали соли. Зато в изобилии пользовались пряными и острыми приправами. Доктор Кирилл, зацепив плоской ддайгской ложечкой предложенные мелко нарезанные коренья и плоды в соусе, изменился в лице. Он мужественно прожевал и проглотил все, попросил воды и закончил с трапезой. Доктор Борис, поглядев на коллегу, сослался на состояние здоровья и обошелся за общим столом запасенными крекерами и конфетами. Эгерт, любивший и знавший настоящую кухню юго-восточной Азии, был удивлен другим. Плоская ложка из дерева оказалась у ддайг единственным, кроме личного ножа, столовым прибором.

Весь второй день ушел на обсуждение разницы между лечебной традицией ддайг и Земли, и в разговоре Эгерт почти не участвовал, только конспектировал его сперва, но потом бросил свое занятие, поняв, что об этом есть кому написать и без него.

На третий день ддайг через Кесеша осторожно поинтересовались у землян, почему те не спят днем. После недолгих, но заинтересованных расспросов выяснилось, что дневной сон аборигены континента считают средством от "весенней" или "боевой" болезни, поражающей все поселение одновременно и заставляющей жителей сорваться с места в степь искать кровавых развлечений. Других средств от этой хвори у них не было, а имевшееся далеко не всегда было достаточным, но "спал ли ты этим днем" оказалось у ддайг настолько же расхожим выражением, насколько у китайцев устоялось "ели ли вы сегодня рис". О слабых по малому или пожилому возрасту было принято заботиться, предлагая совместный сон, чтобы разделить сновидение. Этого Эгерт не понял, но предпочел поверить, списав на особенности культуры и припомнив прошлый визит.

Утром четвертого дня гостей проводили в святая святых - к грядкам с растениями с Земли. Эгерту даже позволили сфотографировать этот огород, больше напоминавший полянку, на которой все росло вперемешку. Судя по виду растений, им не было от этого плохо.

День пятый прошел в спорах о том, кто пойдет за звезды с ответным визитом и не будет ли это слишком большим доверием саалан. Наконец, решили отложить вопрос до встречи с вице-императором. Только пять раз спросили, действительно ли нет возможности переправиться за звезды без саалан - и успокоились окончательно.

На шестой день Эгерт, как последний новичок, маялся, экономя кадры, и все равно без конца фотографировал. И наконец вспомнил, куда все эти дни тянули его детские ассоциации. Комикс ElfQuest, утащенный отцом через все эмиграции так же, как сам Эгерт волок свой драгоценный журнал, пригодившийся через столько лет Инге Сааринен, и несколько альбомов репродукций по миру Толкиена. Лесные всадники, вот кого напомнили ему ддайг. Только без волков и немножко, совсем чуть-чуть, маньяки.

Макс закончил моделировать портал с ненулевой протяженностью за два дня до солнцестояния. Закончил не один, понятное дело. В выделенной ему лаборатории работал целый консилиум, начиная с Синана да Финея и заканчивая какими-то крутыми магами из университета Исаниса, исследовавшими купол еще в девятнадцатом году. Я тоже была в команде, хотя, на мой взгляд, толку от меня было не больше, чем от доски для записей. Троица из университета, который, оказывается, весь поместился в южном крыле Старого дворца, куда меня и пригласили приезжать при первой возможности, была другого мнения и считала мои предложения дельными, а меня саму - "талантливой девочкой". Предложения, может, и правда были дельными, но я-то знала, и Макс понимал, что это не талант, а просто сайхская выучка в сочетании с навыками пилота дальней разведки. И даже объяснить это я попыталась. Два раза. Дейвину и Унриалю. Но услышана не была ни одним из них. Первый сказал мне, что где бы я ни взяла навыки, применение их в другой области жизни уже само по себе талант. Второй обсмеял меня с ног до головы и заявил, что если мне так нравится прибедняться, он может меня пустить жить к своим сайни, их у него уже пятеро, правда, все мальчики, так что полноценного гнезда пока нет, но это дело времени. Только если я соглашусь, придется мне вместе с ними участвовать в репетициях, а потом и выступать на улицах на потеху публике. Я так охренела, что забыла свое мнение о себе и напросилась посмотреть на них. И не пожалела.

Сайни Унриаль поселил в городской квартире около Пяти углов. Совсем точно - на улице Правды. Для их выступлений определили место в пешеходной зоне Большой Московской около памятника Достоевскому: и от дома близко, и от машин защищено. Из всего, что делали сайни, для меня оказалось новым только их умение говорить по-русски бегло и почти без акцента. И не только говорить. Петь с их речевым аппаратом нереально, но с декламацией стихов под свист и гудение партнеров по номеру они вполне справлялись. И стихи были не самые простые. Саша Черный, Северянин, вроде что-то из Вертинского... Я догадалась: Унриаль да Шайни отрывался, как мог, собирая для сайни программу. Тем более что узнать в нем бывшего наместника края было бы трудновато даже при очень большом желании. Он выглядел как сааланец, пародирующий сааланца. На нем были ржавые в коричневую подпалину броги - не сааланские, наши, местные, - желтые, как желток, жойс, морковного цвета эннар и розовая, как лепестки шиповника, люйне. Цвет грисса я побоялась даже представить себе. Образ завершал шейный платок клубничного цвета. Отросшие волосы Унриаль стянул в хвост и закрепил резной деревянной заколкой. Накрашен он тоже был как довольно жестокая карикатура на сааланца. Суть номера заключалась в том, что "его большие мыши", как представил их парень, тершийся возле площадки, устанавливая микрофон, делали для него все: таскали ему кофе и пирожки, убирали за ним посуду и развлекали его чтением стихов под музыку, которую сами же и создавали, и объяснением их смысла. Потом он им типа надоедал, и они сбегали от него танцевать твист, отходя на полметра в сторону. А Унриаль, напоказ пожав плечами, доставал из кармана двух белых крыс и начинал возиться с ними. Крысы тоже выполняли трюки - бежали к шляпе для сбора денег и с купюрами в зубах поднимались с земли на одежду хозяина по вытянутой ноге, по команде становились на его плечи и даже передразнивали сайни, танцующих твист. В общем, ничего такого, что сааланец, хоть и не обладающий Даром, не мог бы донести животному как пожелание. Но для здешних выглядело, конечно, очень впечатляюще. Особенно когда со стороны Кузнечного переулка приехала девушка на лошади и под аккомпанемент сайни станцевала вместе со своей кобылой вальс. Потом к микрофону снова вышел парень, видимо, организатор, и задвинул речь про экологию и гуманное обращение с животными, которые гораздо лучше реагируют на ласку, чем на палку. Я успела заметить подтянувшихся для следующих выступлений артистов: девушку с вороном и парня с тремя собаками. Но это было не так интересно, и мы ушли.

Уже дома у его сайни, которые, оказывается, привечали всю тусовку уличных артистов, работающих в центре, Унриаль рассказал, что собирается довести количество сайни до десятка, но в то, что удастся перетащить сюда мамочку со щенятами, и сам не верит. А потом спросил о моих делах так, как маг спрашивает мага. Я пожала плечами:

– Работаем... работают, то есть. Я там так... сама не знаю зачем.

– Ну как же, - усмехнулся он.
– Ты там очень даже на месте. Иначе тебя там не было бы.