Убежища
Шрифт:
"Странный у него облик, - думал Бенедикт и пока помалкивал, - Полупрозрачная кожа, глаза темные, нос тонкий и курносый. Во что-то цельное не складывается. Он вообще странный". А на спине Игнатия была записана вся его история. Она закончилась десять лет назад, но совсем недавно кто-то начал писать ее заново. Вот округленный красный рубец на ягодице - он будет менять цвета и только через полгода станет таким же белым, как и остальные. На лопатках косые клетки от линьков, уже очень старые; рытвина от кастета на плече. Такие же широкие следы по бокам ягодиц - это он уворачивался от пинков
– А как же библиотечные старикашки?
– спросил Игнатий.
– Про них никто ничего толком не знает и неболтает. Говорят, они родственники или даже браться - Герхардт и Людвиг, Коль и Вегенер - ох как похоже! Вернее всего, они много чего знают и могут пустить знания в ход, если их пытать. Вид у Людвига такой. Кроме того, они слишком старые.
– Угу. Кому нужна их обоссанная постель? но мы-то еще...
– Вот именно. Я тебя напугал?
– Да ты сам перепуган!
– Само собой, само собой... Тогда слушай.
Бенедикт так насупился, что стал похож на восьмидесятилетнего. Он оперся на локоть, потом ему стало неудобно, и он прилег. Так получилось, что всю историю странствий Антона Месснера он нашептал Игнатию на ушко. Тот поверил каждому слову - в морях и на островах случаются вещи и более диковинные, но почему-то обязательно с кем-то другим...
А Бенедикт вновь оперся на локоть, требовательно уставился на возлюбленного, помедлил и спросил неожиданно робко:
– А если б мы ушли туда, в Иерусалим Подземный? Здесь мы живем среди молодых и с ними нечасто соприкасаемся - и там, наверное, сможем. Как думаешь?
Игнатий подумал: с молодняком он "соприкоснулся" совсем недавно. Но не нравилось ему, заставляло сомневаться нечто иное. Он с трудом ухватил сомнение за скользкий хвостик и ответил:
– Но мальчишка не спускался в сам этот Иерусалим, так? Почему-то он этого не сделал? Он испугался, так?
– Я думаю, да, - вздохнул Бенедикт.
– Антон - юноша, ему хочется жить по-настоящему, а не как животному в клетке. А мы с тобой уже прожили свои настоящие жизни.
– Угу. Продажные мальчишки говорят, что у таких, как мы, не бывает зрелости - только молодость и сразу старость, потому что мы не заботимся о детях.
– Так оно. Погоди, не отвлекай меня. Ты не согласен?
– Может быть, это пасть Преисподней. И ты про одно забыл...
– Что?
– Крысолов умер. Может быть, все там изменится. Может быть, Король - это сам Дьявол.
– Все это может быть. Но чем лучше люди здесь?
Игнатию хотелось возражать - тут его любили и берегли, - но толковых возражений не нашлось. А Бенедикт слишком болен и печален, но надавить на него и заставить изменить решение почти невозможно.
– Нет, что-то в этом Иерусалиме неправильно! А если мы станем рабами?
Бенедикт снова прилег и зашептал было Игнатию на ухо об этом царстве юности, но тот приподнялся сам:
– Ха! Ты соблазняешь меня, как змей Еву, откусить от этого битого яблока!
– Ну да!
Тут-то Игнатий
и повторил возражение:– А если мы усомнимся и станем рабами? Я так уже сомневаюсь!
– Работу для тебя найти будет проще. Я, как и здесь, могу учить юношей. Ксли они хотят что-то знать.
– Но если им нужно иное образование? И матросы там не нужны.
– В конце концов, оттуда можно уйти...
– Можно было уйти...
– Подожди, не кричи.
– Тут кто-то есть?
– Коридор длинный, а жильцов трое. Сосед пользуется только кабинетом, он живет в городе.
Бенедикт еще раз вздохнул и как-то необычно закивал-заклевал подбородком, это мешало ему поддерживать голову, и он сердился. Значит, Игнатий боится и сам точно не знает, чего. А мне зачем уходить? Я тоже не знаю. Тут кто-то зашумел в вентиляции, за ним пробежал кто-то еще. Бенедикт сел, Игнатий тоже. Оба услышали очень тихие шлепки о стену, потом - шорох, словно бы проволочный.
– Вот и дождь!
– неизвестно почему обрадовался Игнатий, - Вот почему у меня рубец болел!
А Бенедикт, мечтательно уставившись на уголья, рассказал:
– Смотри, мы во тьме и как бы в гробу. Алхимики пишут, что Король и Королева сочетаются браком в реторте, в мертвой воде, и получается Гермафродит. Потом их купель превращается в гроб, Гермафродита покидает душа, и он там гниет. А когда начинается дождь, с небес к нему слетает новая душа, одна для двоих.
Он снова поник и замолчал. Но Игнатий почему-то захихикал:
– Однополый Гермафродит? Ничего себе, додумался!
– Ох!
– как-то нехотя улыбнулся философ.
– Гермафродит с четырьмя распухшими яйцами...
– ... потому что не может овладеть самим собою. Бедный Нарцисс!
– Но как-то же преобразуются эти Король и Королева?
– Вот об этом я и говорю!
Тут Бенедикт развернулся к любовнику так резко, что тот отпрянул. Вид, взгляд старика стал сразу и грозным, и каким-то лихорадочным. Глаза он раскрыл, но, казалось, не видел.
– Я и говорю о трансформации! Мне этого и надо! Смотри, Антон говорил про Эомера - там, у его Черного Брода, трансформация начинается. Мне надоело считаться грязным уродом - ведь для чего-то же предназначены наши души, так?!
– Черт!
– вырвалось у Игнатия.
– А ты не думал, что мы можем уйти в разные миры? Если пойдем через Эомера?
– А почему бы нет?
– опасно промурлыкал Бенедикт.
– А если не туда - есть ведь тот мир, где работает целительница душ? там безопасно...
Тут Бенедикт притих и остыл. То, что он сказал, звучало безнадежно, но не безумно:
– Ты видел, сколько у нее бумаг? Там, когда человек рождается, его заносят в какие-то списки и выдают ему документ, что он есть. Представляешь, что будет, если мы свалимся им на головы? Нас нет и не было в этих списках, нас не существует - ниоткуда появляются старикашка и мужик, без дома, без денег, ничего там делать мы не умеем. Да мы подохнем там в первую же зиму на улице или сядем в тюрьму! Или в дом сумасшедших, если проговоримся, откуда пришли.