Убежища

А Бенедикт сидел на лавочке и следил за пространством - до сих пор ему не приходилось специально выслеживать Игнатия, они сталкивались удачно и как бы случайно; это Бенедикта уже не тревожило и не унижало, а хозяин его тела не замечал, что частота сокращений сердца все возрастает.

Когда позднее утро окончательно вступило в свои права, Бенедикт забеспокоился. Дело в том, что Игнатий взял с собой кухонную тележку, и до обеда повара потребовали бы вывезти отбросы и помои. Значит, вернуться было на самом деле пора. Именно тогда, когда тревога Бенедикта достигла своего зенита, Игнатий и пригнал тележку. Чуть повременив, Бенедикт встал и решил прогуляться в сторону кухни.

А там происходил вот такой разговор.

"Кухонный мальчик", а на самом деле здоровенный детина уже почти без прыщей, вынес два чана с помоями и ждал, посасывая кость - это повара решили извиниться за вчерашнюю капусту. Чуть погодя - ворота были уже открыты - Игнатий шустро подогнал тележку.

– Спасибо, Мартин!
– сказал он, отирая пот.

– Да ладно!

Парень был серьезен, от рождения туповат и не умел смеяться. В силу прирожденной тупости Мартин сказал следующее:

– Прости, Игнатий. Урса очень жалко, он хороший был. Я было приготовил ему костей...

– Да ладно! Слушай, Мартин, у вас там есть отрава?

– Не, нельзя, мы не держим. Только кот да мышеловки.

– Хорошо. Ты, это, капусту увез бы подальше. Чтоб не воняла тут.

Мартин, вроде бы в чем-то виноватый, погрузил свои чаны и кивнул в сторону ворот. Игнатий тоже согласно кивнул. Пожав друг другу руки, они расстались, а Бенедикт медленно направил шаги в сторону кухни.

Там его окатило волною теплого света и он, пофыркивая и стискивая челюсти, спросил:

– Ты... Тебе зачем это... Зачем был нужен тот золотой?

Игнатий скривился и замотал головою:

– Да, ... ..., не знаю!
– махнул рукой и улыбнулся, но тут же угас.
– Хотел было невод и лодку, хватило бы...

Игнатий как-то обмолвился, что его родители прямо-таки жили в кабаке. Папаша пил, а мамаша снимала матросню. Если папаша бывал-таки дома, то бил всех, кто попадется, смертным боем. Сыновья тоже это пробовали, но делали ноги, если мамка приводила к себе мужика получше. Ничего у них не было, только старая лодка не на ходу, да всегда пустой амбар на сваях. Дети рождались и уходили туда же - в море, в кабак и, если очень повезет, замуж.

– Угу...

– Да лучше бы домишко.

Тут опьянел уже Бенедикт:

– Я так понимаю, это у тебя... э-э... не один золотой?

– Угу. Серебро есть...

– Ну так и покупай свой домишко. Смотри, когда меня переизберут, я уйду в монастырь.
– Бенедикт нахмурился очень серьезно, - А уж оттуда я найду, как выбираться.

– А!
– понял с облегчением Игнатий, - Это мне искать домик в предместье?

– Ага! У меня кое-что было, я возмещу.

– Это предложение?
– воинственно хихикнул Игнатий. И педантично добавил.
– Уже второе.

– Почему это второе?
– отчего-то разозлился Бенедикт.
– Третье - забыл, как ты собирался уходить, а?!

– Угу. От тебя уйдешь, как же!

Издалека могло показаться, что ректор отчитывает слугу за не вовремя возвращенную тележку, но этим должен был бы заниматься старший повар. Поскольку Игнатий все правильно понял и пришел в себя, Бенедикт махнул рукою и удалился обратно на библиотечную лавочку.

Игнатий тут же снова ссутулился, но Бенедикт этого уже не видел.

Разгоряченный и злой, как будто бы его только что унизили, Бенедикт подумал секунду и решил: счастье это фальшиво, он сказал то, что хотел услышать Игнатий - о грядущем покое. Он же знал - на вопрос его ответа нет, и любовник тут ему не поможет; скорее, помешает и ускорит гибель. И вовсе не по причине дурости. Этот морячок все еще слишком беззаботен и независим, а думать приходится Бенедикту. Матрос демонстрирует беззаботность и независимость, как ему и полагается.

Сам же Бенедикт решил подумать "про себя"; он сам пришел к именам этих различений Людвига и в уме часто ими пользовался. Итак, что происходит? Бенедикт возмущен; пребывая в возмущении, редкостно не зависящий ни от Игнатия, ни от университета, он думает: пока он был и странствовал один, его душа была жива и беседовала с ним, он видел ее как некий колеблющийся шар; десять лет назад она стала средством связи, но между чем и чем? между телами возлюбленных, между университетом и его ректором. Он возмущен потому, что ему, человеку старому, все еще предстоит жить так, как живут трусливые и хитрые школьники, а Игнатий с этим согласен. Еще бы нет, если украденный золотой ему возместится, и домик купит именно он! Бенедикт решил так, как понравится Игнатию. Но сам он знает надежно: этого мало, это слишком хорошо, чтобы стать правдой. Легкомысленный моряк не хочет этого понимать. Или лукавит. Тогда... Тогда?

Никакого "тогда" не нашлось, и телесная память Бенедикта решила действовать по-прежнему. Хозяин тела не понимал, что он - всего лишь тень былого частного разума, и он решил отправить Бенедикта куда-то. Тот, все еще возмущенный, решил: ему надо забрать барахло у прачки. Он ушел, не застал ее на месте и вернулся ни с чем, а хозяин его тела так и не понял, в чем состояла ошибка.

Потом получился какой-то провал во времени. Если б Бенедикта спросили, сколько времени прошло, он не ответил бы. Он понял, что близилась воскресная месса - студенты и магистры, украсив себя кто чем мог, пошли в собор к горожанкам, сначала поодиночке, а дальше и небольшим потоком. Когда основная толпа удалилась, стали возвращаться слуги, чтобы переодеться получше и тоже уйти в собор.

Игнатий же устроился на завалинке своей сторожки, чтобы перевязать метлу. Она ослабла, прутья сыпались, и это его бесило. Запоздавшие одиночки проходили мимо, а он, шипя, все затягивал завязку, пока не начали трескаться прутья. Кухонный мальчик Мартин ушел через черный ход, но сейчас возвращался через парадный.

***

А Бенедикта мучила работа о мире Платона. Она не так хороша, чтобы всплыть подобно сливкам, но и не настолько дурна, чтобы кануть и забыться навечно. Она ему не нравилась изначально, и ей суждено болтаться где-то в толще воды, пока тему не подхватит кто-то другой, более даровитый и менее довольный жизнью. Дела-то ему до этой работы сейчас не было, но она старалась всплыть снова и снова, хотя бы в его разуме.

Кухонный мальчик, здоровенный Мартин ушел через черный ход, но сейчас возвращался через парадные ворота, гремел тележкой (а Игнатий на рассвете вел ее тихо). Дурачку попадет, если его заметят. Игнатий не обратил на него внимания, но Мартин отвел на место свою тележку и вернулся. У ворот он потрогал Игнатия за плечо (осторожно - ему всегда говорили, что он может невзначай сделать человеку больно), привлек к себе внимание и что-то сказал. Игнатий кивнул, ответил, перевернул метлу, отставил ее и поднялся.

Тогда Бенедикта осенило. Вместо того, чтобы идти наперерез, он почти побежал к себе. Там ему понадобился тайный нож, который он скрывал под одеждой, как ожерелье, посещая кабаки. Вместо того, чтобы догонять Игнатия, Бенедикт сразу вышел за ворота и, не скрываясь, продолжил ждать.

...

Перехватив Игнатия, он увидел, что тот привесил к поясу тесак. Тесак тот обычно висел на стене, и Бенедикт не знал, отточен ли он. Почти задыхаясь, Бенедикт спросил:

– Он сказал тебе, кто убил Урса?
– получилось что-то вроде "Урша".