Убежище, или Повесть иных времен

оказан всяческий почет, а имя лорда Лейстера должно было вскоре создать

нам собственный небольшой придворный круг. То событие, которого оба мы

ожидали с радостью и страхом, было уже очень близко, и для меня большим

облегчением представлялось покровительство высокородной дамы, чей

жизненный опыт и родственная нежность могли умерить мои страдания.

Неустанная снисходительность и заботливая чуткость лорда Лейстера с каждым

часом делали его дороже моему сердцу, и я, по размышлении, радостно

примирилась со своей судьбой за то, что при всей ее суровости она сохранила

неизменным того, кто занимал первое место в моем сердце.

Не желая публично заявлять о себе, пока мы не создадим собственной

свиты и не решим, где поселиться, милорд предуведомил леди Мортимер, что

мы прибудем ближе к ночи. Когда мы въезжали в городские ворота Руана,

сопровождаемые ее свитой, сердце мое радостно билось при мысли о

предстоящей встрече с сестрой благородного Норфолка, единственным человеком (не

считая моей собственной сестры), кровно связанным со мной. Она встретила

меня на пороге приемной залы. С глубоким чувством я сжала обе ее руки,

оросила их слезами, прижала к груди. Она обняла меня с чрезвычайной

сдержанностью и, на миг отстранив от себя, обвела мое лицо и фигуру столь

пристальным, изучающим взглядом, что я поняла: душевная тонкость не

принадлежит к числу ее достоинств. Пока происходил должный обмен

приветствиями между нею, мисс Сесил и милордом, я в свою очередь позволила себе

рассмотреть ее. Она была крупна, высока и стройна, как и все в роде Говардов;

черты ее несли на себе отпечаток возраста и увядшей красоты; простой

наряд, как и мой, был траурным, манеры создавали впечатление величавости.

Ее беседе было присуще достоинство не без суровости, и я с глубоким

сожалением почувствовала, что обрела родственницу, но не нашла в ней друга. Два

монаха, с которыми она обходилась с чрезвычайным почтением, и старый

слуга семьи Мортимер с сестрой были представлены нам как лица, достойные

быть посвященными в нашу тайну. Мы поняли, что тайна доверена им еще до

того, как было получено наше на то согласие. Лорда Лейстера покоробило

это открытие, но он смирил свою гордость и сохранил спокойный и

благожелательный вид. Я же, после всех опасностей оказавшись под кровом,

освященном родством, где супруг мой, как мне казалось, вернулся в подобающее

ему окружение, почувствовала, как сердце ширится от наполняющей его

радости, и села за обильное угощение, приготовленное по случаю нашего

приезда, и отдала ему должное с аппетитом, какого давно уже не ощущала.

Снисходя к моему положению и усталости, леди Мортимер избегала

входить в подробности наших дел, зато повествовала нам о своих с щедрой

откровенностью. Она заверила нас в дружеских чувствах своего старшего сына,

лорда Мортимера, который предпочел блага свободы как в религиозных

убеждениях, так и в своих действиях, служа Франции в ее войнах, поискам

обманчивой удачи в Англии, управляемой врагом Папы. От земельной

собственности, некогда принадлежавшей Мортимерам, ее супруг благоразумно

избавился задолго до возвращения Филиппа в Испанию. Он и далее находился

на службе у этого монарха, который, будучи известен своей скупостью и

неблагодарностью, тем не менее проявил редкое для него чувство

привязанности, даровав ее младшему сыну обширные земли на Ямайке, которые тот

возделывает на таких благоприятных условиях, что ценность их с каждым днем

возрастает. Его брак с некой испанской дамой еще более упрочил связь его с

испанским правительством и его интересами, но совсем недавно, имев

несчастье лишиться жены, он внял мольбам матери побывать во Франции, и его

приезда ждали с часу на час. Она так увлеклась своим повествованием, что

уже не помнила о моей усталости. Однако мисс Сесил напомнила ей, что час

поздний, и нас препроводили в великолепные покои.

Лорд Лейстер мимоходом упомянул о справедливом возмущении,

поначалу возникшем у него. Вскоре он задремал, но мне еще не спалось. Новые

планы будили мою фантазию и гнали от меня сон. Образы, более пленительные,

чем те, что являлись мне после отъезда из замка Кенильворт, оживляли мою

душу.

— Да, мой Лейстер, — говорила я, с нежностью прикасаясь к руке моего

спящего возлюбленного, — тебе не придется более терпеть ради меня

опасности и унижения. Недосягаемые для наших недругов, мы можем теперь

смеяться над их бессильной злобой.

Ах, тщеславие и самоуверенность! Смертельная западня в этот самый миг

готовилась захлопнуться вокруг моего сердца, острие муки было нацелено в

него сквозь броню безопасности. Увы, сударыня, эта ночь, сулившая мир и по-

кой, перевернула всю мою жизнь вследствие несчастья, которое заслонило

собой все другие. Как вспомнить мне то, что произошло, и сохранить

достаточно сил, чтобы описать это? Впадая в мягкое забытье, что предшествует сну...

(Ах, отчего не погрузилась я в вечное забытье? А мне суждено было играть

роковую роль в судьбе всех, кого я любила: моим плачевным жребием было

притягивать тот удар, что отсекал их от всего, кроме моей памяти, и — о! —

как горестно оплакивать всю жизнь ошибки слишком нежного сердца!)

Погружаясь, как я уже сказала, в сон, я вдруг услышала неясный шум в

комнате. Очнувшись в страхе, который привычка сделала почти бессознательным,

я разбудила лорда Лейстера. Он резко отдернул в сторону полог, и в

невыразимом ужасе, при слабом огоньке светильника, я увидела толпу вооруженных

людей, один из которых властным голосом приказал ему сдаться на милость