Убежище, или Повесть иных времен

королевы Англии. При этих роковых словах душа моя помертвела, но

милорд, не удостаивая его ответом, выхватил шпагу, всегда лежавшую у него

под подушкой, и надменно повелел им покинуть комнату. Когда они

подступили, лорд Лейстер направил шпагу в грудь ближайшему, и тот, мгновенно

отпрянув, толкнул под руку своего сотоварища. Смертоносная вспышка,

оглушительный звук, упавшая шпага — все, все подтвердило мою участь: лорд

Лейстер, которого я боготворила всей душой, который был мне дороже всего

на земле и — увы! — едва не дороже всего на небесах, упал мне на руки в

предсмертном содрогании. Лишь миг погибели всего сущего, в свой назначенный

срок, мог бы затмить собою потрясение этой минуты. Ужасно было и

смятение, охватившее этих негодяев при столь непредвиденном повороте событий.

Неверное пламя принесенного ими светильника слабо освещало любимые

мною черты. Последним усилием он поднес мою руку к губам и расстался с

жизнью у меня на груди.

Как передать словами отчаяние моей души? Словно падший ангел, я была

низвергнута с небес прямо в ад и потому, вместо рыданий и сетований,

погрузилась в ужасное безмолвие. Горе было слишком велико для слез и жалоб.

Неподвластная страху, я наконец в отчаянии призвала его убийц вновь

соединить тех, кого они разлучили. Я омочила грудь алой кровью, что струилась

еще из его груди, и молила Бога и людей положить конец моей жизни. Увы!

Тот, кто был средоточием моих надежд, страхов, забот и желаний, холодел

на глазах несчастной, обреченной пережить его. При появлении леди

Мортимер мое горе обратилось в исступленное безумие, и на много дней я обрела

избавление от мук.

Сознание озарило мою истерзанную душу, словно свет, мерцающий в

хаосе. Неясное воспоминание о том, кем я была раньше, возникло прежде

воспоминания о том, кто я сейчас. Я смутно узнала слабую руку, которой

отдернула в сторону полог. Я находилась в тесной келье, свет скупо сочился в нее

сквозь небольшое окно с цветными стеклами. Бессознательно мои губы

прошептали имя Лейстера... Тщетно... Лишь собственный голос коснулся моего

слуха, и одинокая темница, в которой я оказалась заключена, наполнила меня

таким могильным холодом, что даже закрыть глаза было хотя бы временным

облегчением. Мысли лихорадочно сменяли одна другую и вдруг, в один миг,

сложились в ужасную правду, сверкнувшую перед моим мысленным взором.

Словно я вновь была на роскошном ложе, из мирного приюта любви в

мгновение ока превратившемся в смертный одр, вновь ловила этот последний

взгляд, неизгладимо запечатлевшийся в памяти, вновь чувствовала, как

сердце мое холодеет вместе с кровью, потоками хлынувшей из его сердца. Я

рванулась в безумном отчаянии и, ломая руки, простонала его имя таким

душераздирающим голосом, что пробудилась приставленная ко мне изможденного

вида сиделка, спавшая у изножия моей постели на походной кровати,

которую я не сразу заметила. Торопливо подходя ко мне, она бормотала что-то,

мне непонятное.

— Боже! — воскликнула я, пораженная при виде ее облачения (мне

никогда еще не приходилось встречать монахинь). — Где я? Неужели в Убежище и

его прежние обитатели вышли из могилы, чтобы облегчить и скрасить мое

одиночество?

— Иисус-Мария! Неужели к бедняжке никогда не вернется рассудок? —

Она говорила на французском, который я понимала с большим трудом.

— Ах, нет, — продолжала я, сама отвечая на свой вопрос. — Этот роковой

для меня язык — подтверждение всех ужасных воспоминаний. Так ответь же

мне, ты, что причастна (не знаю почему) к моей судьбе: где, где мой супруг?

Быть может, то, что вспыхивает перед моим мысленным взором, лишь

порождение блуждающего в потемках разума, а супруг мой жив?

Она потупила взгляд, тихо промолвив:

— Да, бедное мое дитя, судя по этому вопросу, сознание вернулось к тебе.

— О, тщетная надежда! — вскричала я, заливаясь слезами и вновь перейдя

на свой родной язык. — Но, живой или мертвый, он — все, о чем я прошу.

Верните его, верните его мне! Дорогой моему сердцу, священный долг связывает

меня даже с его прахом. Отведите меня к его останкам — ведь они теперь все,

что у меня есть, — и позвольте без помехи плакать над ними.

Она пожала плечами в знак того, что не вполне понимает мой язык, и,

осенив себя крестом, предрекла мне вечную погибель, если я и далее буду

думать о еретике, который совратил меня с пути истинной веры и который

вследствие этого стал устрашающим примером возмездия. Она призвала

меня склониться перед Пресвятой Девой, которая столь милосердным

наказанием возвращает меня католической Церкви. Да, Лейстер, святой мученик, в

ослеплении своей нетерпимости она осмелилась назвать твою смерть

милосердным наказанием. Негодование бурными толчками погнало по моим жилам

кровь, до того, казалось, мертвенно застывшую от горя. Я дала выход всей

своей душевной муке; с яростным презрением отреклась я от ложной веры

своих предков, оплакала — слишком поздно — доверчивость, внушенную мне

моей собственной верой, прокляла жестокую и вероломную леди Мортимер и

потребовала вернуть мне свободу — все это с таким пылом, что монахини

были удивлены и растерянны. Увы, я поняла в ту же самую минуту по тому, как

увеличилось их число вокруг моей постели, что угрозы и мольбы будут оди-

наково тщетны. Мать настоятельница приблизилась и властным и

решительным голосом объявила мне, что леди Мортимер на правах родственницы

всецело доверила им заботу и попечение обо мне в надежде, что их

благочестивыми усилиями я вновь обрету рассудок и религиозные принципы и что