Убежище, или Повесть иных времен

поработители. Безжалостное угнетение ожесточило их сердца, а вид недоступной

роскоши развратил. Их собственные нужды возросли от знакомства с теми

благами, которыми пользуются другие люди, а то, что им хочется, они научились

добывать любой ценой. Не стану скрывать от вас: ваша единственная

возможность спасения — в надежде на то, что нас настигнет погоня, хотя для меня

это означает гибель. Так что роковой пожар, который лесные заросли сейчас

почти заслоняют от нас, из всех чудес минувшего вечера — самое очевидное

проявление заступничества Небес за вас.

Зная о благородстве чувств, присущем испанской нации, в особенности во

всем, что касается представительниц слабого пола, я не удивилась столь

пылкому великодушию, которое при иных обстоятельствах было бы

неожиданным. Удовлетворяя его почтительнейшую просьбу, я поведала ему свою

печальную историю. Эймор в ревнивой настороженности шагал рядом с моей

лошадью с другого боку и, не зная ни слова того языка, на котором я

говорила, был вынужден целиком полагаться на перевод соперника, а Эмануэль, без

сомнения, постарался придать моему рассказу наиболее благоприятный дая

его целей характер. Известие о том, что я дочь королевы, распространилось в

толпе и смягчило ее свирепость, но вскоре на этом высоком отличии стали

основываться тщетные надежды на некие воображаемые блага, которые они

все надеялись получить от меня — от меня, бывшей, в сущности, самой

беспомощной и беззащитной из всех обездоленных скитальцев.

Я много думала о словах Эмануэля о том, что смогу обрести безопасность,

только если нас настигнет погоня, но, представив себе, какая ужасная судьба

ожидает в этом случае окружающих меня людей, не смела на это надеяться.

Мы продолжали путь сквозь лесную чащу, куда едва проникал свет небесных

звезд, когда же я вообразила простирающиеся далее дикие заросли и горы,

где мне и моему младенцу суждено провести всю жизнь, как помертвело мое

сердце! Но когда к этому страху прибавились еще более чудовищные

опасения, сознание едва не покинуло меня под гнетом ужаса. Я была убеждена, что

Эймор не пожелает лишиться поддержки своих сотоварищей, а могла ли я

надеяться, что один великодушный человек в силах будет противостоять

толпе объединившихся врагов? Но даже если Эмануэль сумеет справиться с

ними, то не возникнут ли в его сердце надежды, не менее опасные для меня?

Сквозь застывшие сплетения лесных зарослей я вознеслась душой к Тому,

чье око проницает и полуночный мрак, и полуденный блеск, и словно что-то

коснулось моей поникшей в отчаянии души, дав мне уверенность, что Он не

затем спас меня от ужасов Убежища, чтобы покинуть здесь. Я не ошиблась в

этой своей уверенности.

Так как занимающийся день обязывал к большей осмотрительности в

передвижении, беглецы выбрали укромную ложбину и там остановились, чтобы

выслать вперед дозоры и подкрепиться. Увы, я вздохнула об этих

несчастных: пример европейских пороков побудил их к чудовищному подражанию, а

между тем они даже не позаботились запастись теми простыми предметами

первой необходимости, что только и делают жизнь сносной, вместо этого

пленившись пестрой мишурой и безделицами, от которых не умели получать ни

пользы, ни радости. Их временное спокойствие было нарушено самым

устрашающим образом. Высланные вперед дозорные поспешно вернулись и

принесли известие, что они окружены, пути отрезаны, продвигаться далее

невозможно. Хотя это известие означало для меня спасение, я всей душой

сострадала горестной судьбе моего спутника. Несчастные женщины в последний раз

заключали в объятия своих отчаявшихся мужей, орошая их такими потоками

горьких слез, что, казалось, могли отмыть все следы недавно пролитой крови.

Обреченные мужчины с суровыми, неподвижными лицами разбирали

оружие, решив кинуться на разобщенные группы преследователей и

восторжествовать над смертью, унося с собой жизнь хотя бы одного врага. Даже

некоторые из жен, преисполнившись в эту минуту ярости, последовали за ними,

вооружившись чем сумели. Другие, не менее, чем они, устрашенные, вместе со

своими несчастными детьми толпились вокруг меня, словно я могла их

защитить, и провожали своих соплеменников воплем, который мог пошатнуть

трон милосердия. Эймор и Эмануэль не отрывали взгляда от подножия

дерева, где я сидела, как Королева Печали. Ужасно было бы в такую минуту

делать различие между ними, омрачая, быть может, их последние мгновения.

Положив свое дитя на колени, я протянула руки им обоим, и они благодарно

приняли эту милость. Даже дикарь смягчился — жаркая слеза скатилась на

руку, которая содрогнулась от его прикосновения. Эмануэль с изысканной

почтительностью согнулся в низком поклоне, потом склонился над

протянутой ему рукой. Переведя пылающий взгляд с моего лица на лицо соперника,

галантный испанец воскликнул:

— Прощайте, самая боготворимая из женщин! Прощайте навсегда! От

скольких зол смерть спасает всех нас!

Во время последовавшей кровавой бойни я заткнула уши, чтобы не

слышать выстрелов, на которые мучительными стонами откликались несчастные

женщины, окружившие меня. Схватка была короткой. Европейцы ворвались

в ложбину из мрачных зарослей, где за несколько минут превратили всех

этих женщин в беззащитных вдов. Женщины — виновные, но несчастные, —

простершись на земле при виде направленного на них оружия, пытались,

выражая жестами полную покорность и выставляя вперед своих детей,

умилостивить разъяренных победителей. Я поднялась со своего места и на плохо

повинующихся ногах пробралась сквозь толпу к человеку, явно возглавлявшему