Убежище, или Повесть иных времен

Со временем я узнала от своей милой Марии, чья речь уже сделалась

ясной и отчетливой, что нашу благодетельницу зовут Анана, и с тех пор,

вознося молитву, я никогда не забывала помянуть в ней это имя (как ни язычески

оно звучало).

Полное невежество, в котором пребывал разум моей дочери, пугало и

удручало меня. Лишенная книг, я не знала, чем заменить их, и могла лишь,

жертвуя методом обучения ради его принципов, постараться запечатлеть в ее

податливом детском разуме те религиозные и нравственные правила,

которые сохранились в моем. Я пыталась дать ей представление о природе и

внешнем виде книг. Каждый день я заставляла ее сотню раз повторять это

слово и наказывала непременно повторить его Анане, как только они

встретятся. Но так или иначе, почти до восьмилетнего возраста я не имела

возможности предоставить ей пользу, а себе отдохновение, даруемое чтением.

За этими невинными и счастливыми занятиями я в один прекрасный день

увидела, как распахнулась дверь моей тюрьмы, и встреча, столь давно

желанная, была дарована мне. Вошла Анана, облаченная в траур. Я бессвязно

выразила приличествующие этой минуте благодарность и сочувствие. На ломаном

французском языке добрая Анана объявила, что пришла утешить меня.

Обрадованная тем, что могу объясниться с ней, я коротко рассказала ей свою

историю, из которой, судя по ее выражению полной безмятежности, она не

поняла и половины. С большим трудом я уразумела из ее слов, что дон Педро

де Сильва, неправедный губернатор, заточивший меня без суда и следствия,

скончался; что она в продолжение нескольких лет была его фавориткой и

пользовалась влиянием, которое давало ее положение, для того чтобы

следовать своей привязанности к моей малютке и облегчать мое заточение; что в ее

власти было всегда навещать меня в тюрьме, как сейчас, но, не зная за мной

никаких преступлений, уверенная, что если я сумею снять с себя подозрения,

то она горячо примет мою сторону (быть может, к неудовольствию своего

покровителя, которого будет вынуждена тогда презирать), Анана, как подобает

жене, воздержалась от проявления великодушного интереса и

довольствовалась тем, что одаривала нас знаками привязанности, которые не наносили бы

ущерба власти губернатора и не умаляли ее собственных прав. И наконец,

она поведала, что с его смертью не стало единственного человека, который

мог препятствовать ее наклонностям, и так как он завещал ей значительную

долю своего богатства, то часть его она употребила на то, чтобы добиться у

нового губернатора отмены моего приговора, и теперь, получив желаемое,

пришла сообщить мне, что я вольна возвратиться в Европу и что для этого

путешествия она дружески предоставит мне средства, слуг и свое общество, так

как намерена навсегда покинуть страну, к которой ее более ничто не

привязывает, и в другой искать покровительства, руководства в вере и покоя.

Пока она говорила, я не раз готова была лишиться чувств. Я заставила ее

многократно повторить невероятную, радостную весть о том, что я свободна.

И только когда появились ее рабы, чтобы унести меня из печальной темницы,

которую еще вчера я полагала своей будущей могилой, подтвердилось это

ошеломляющее известие. Но когда я действительно оказалась на воле, когда

я увидела сияющее красками небо над головой, зеленую траву под ногами,

когда обоняния моего коснулся ласкающий аромат полузабытых цветов, а

слух благодарно наполнился звуками голосов, меня приветствующих, — как

не скончалась я от бури разнообразных чувств, воскресших в сердце моем в

этот счастливый миг? Я обратилась к Тому, кто даровал мне радость этих

ощущений и вдохнул жизнь в природу, их питающую, моля его умерить мои

чувства или собрать их в единый порыв благодарности.

Приобщившись вновь, почти чудом, к заботам этого мира, я узнала,

обуреваемая чувствами, которые бессильны выразить слова, что несколько месяцев

тому назад Елизавета отошла в мир иной, что мой брат Иаков, в силу ее

завещания, а также по праву рождения и по воле народа, вступил на английский

престол, счастливо объединив под своим скипетром два королевства, чья

многовековая вражда не оставляла надежды на то, что столь бескровно

совершилось теперь. Время, скорбь и утрата притупили мою враждебность

настолько, что я благословила Провидение, волею которого мне не к кому стало

питать ненависть. Более возвышенные, счастливые и милые сердцу надежды

открывались мне, и я с нетерпением ждала той минуты, когда смогу

предстать со своей улыбающейся Марией перед моей возлюбленной сестрой и в их

бесценном для меня обществе провести остаток дней.

Увы, сударыня, только эти чувства помогали мне отгонять мысли о том,

что тяжелая жара этих мест, так же как и долгое отсутствие свежего воздуха

и движения, сделали постоянной мою хромоту, оставшуюся от

ревматической лихорадки, и совершенно подорвали силы организма, с той поры

подверженного тысяче мелких изнурительных и безымянных недугов, которые

постепенно истребили молодость духа и принесли мне преждевременную

старость.

Анана, питавшая к моей дочери любовь, едва ли уступающую моей

собственной, делила со мной все материнские заботы и с жаром умоляла меня

взять ее под свое покровительство по приезде в Англию, где, как я дала ей

понять, мой сан был значителен. Она торжественно заверила меня, что

намерена завещать моей милой дочери богатство, доставшееся ей от покойного

губернатора, как в доказательство своей привязанности, так и во искупление

нашего долгого и несправедливого заточения. То положение, которое она

занимала при доне Педро, поначалу представилось мне препятствием, пред