Убежище, или Повесть иных времен

И все же, из нежной жалости к тебе за твою неизменную и не заслуженную

им любовь, я воздержалась бы от столь резкого (в твоих глазах) суждения, но

тогда — повторяю еще раз — мои собственные поступки показались бы

странными и необъяснимыми.

Как глубоко отец Энтони и я сожалели о неосмотрительности, вследствие

которой в нашем уединенном приюте оказался столь опасный гость, нет

нужды повторять. Осторожность на этот раз оказалась союзницей страсти, и твоя

судьба, волею единственного оставшегося у тебя опекуна, была навсегда

соединена с судьбой твоего возлюбленного. Вскоре я поняла, что тщетно было

бы оспаривать главенствующее место, которое он занял в твоих

привязанностях, а так как собственных привязанностей я в то время еще не имела, то не

заглядывала далеко в будущее и безропотно последовала за тобой в замок Ке-

нильворт. Я, однако, восхищалась стойкостью любовного самообмана,

заставившего тебя мгновенно примириться с столь явно незначительным и жалким

положением, в какое ты была поставлена, и еще более — твоей полной

слепотой к собственному совершенству, позволившей тебе вообразить, будто

зоркие наблюдатели сочтут твое нынешнее ничтожное положение естественным

для тебя. С каким же изумлением я увидела, как любовь лорда Лейстера

навлекает такие унижения на ту, кто по природным свойствам и праву

рождения настолько выше его, сам же низко потакает себе во всем, пользуясь

единолично присвоенными правами.

Едва мы остались с тобою одни, как притязания этого негодяя Уильямса

наполнили нас ужасом, требовавшим немедленных решительных мер. Вся

душа моя восставала против унизительных уступок, к которым твои мольбы

понуждали меня, но даже эти уступки лишь усиливали презрение, овладевшее

мною. Возвращение лорда Лейстера принесло нам временное облегчение, но

способ, которым он избавился от злодея, представлялся мне одновременно

ненадежным и недостойным, а единственно верный способ положить конец

всем нашим страхам, по-видимому, ни разу не пришел ему в голову. Ему

следовало объявить о вашем браке, что в то время, вероятно, можно было

сделать без большого риска оскорбить Елизавету, чье увядающее сердце с

каждым днем становилось все менее чувствительно к заботам любви, а

тщеславие было занято и развлечено приездом герцога Анжуйского. Но важнейший

интерес милорда заключался в том, чтобы не допустить ее брака с

французским принцем, и перед идолом этого замысла покорно склонились все его

страсти. Мы вновь были оставлены в замке трудиться над гобеленом, а когда

он успешно завершил свою интригу, то оставил теперь уже королеву скорбеть

в одиночестве об утрате последнего претендента на ее руку, а сам вновь

вернулся развлекаться в Кенильворт.

Но не всегда ему была суждена удача: на этот раз он возбудил у

Елизаветы вполне обоснованные ревнивые подозрения, и, внезапно появившись в

замке Кенильворт, она перехитрила наконец своего изворотливого фаворита.

Тщетно было бы скрывать наше присутствие, тщетно выдавать нас за

прислужниц в его развлечениях: для внимательного взгляда королевы и

единодушного мнения ее более беспристрастной свиты недостоверность вымысла

была очевидна. Принужденный наскоро сочинить новую историю, терзаясь

мыслью, что она не внушает доверия, он оказался перед необходимостью

отягчить и без того нелегкие обстоятельства нашего положения, предав нас,

помимо воли, в руки Елизаветы. Увы, сестра моя, я видела, я понимала, как

терзаешься ты из-за меня, ни разу не вздохнув о себе самой. Я подавила

тягостные ощущения и чувство возмущенной гордости, переполнявшие мое

сердце, и вступила в новый для меня мир под сомнительным и непонятным

покровительством королевы, которая, куда лучше знакомая с ухищрениями своего

фаворита, чем те, что состояли с ним теперь в родстве, ни на секунду не

поверила его измышлениям, хотя и не могла их опровергнуть.

Ах, каким призрачным предстает в воспоминаниях наше изменившееся

существование! Нас видели — но не знали, окружали поклонением — но не

уважали, наказывали — без вины, хвалили — без заслуги. Наше существование

было иллюзорно. Однако, в окружении соглядатаев, находясь неизменно на

глазах у той, что склонна была беспощадно осудить прежде, чем обнаружит

вину, как трудно было нам избежать подозрений и порицаний! Единственное

преимущество, которое мы обе обрели, вступив в придворный круг, были

верные друзья, но даже это благо было волею милорда ограничено в угоду его

бесконечным расчетам и соображениям. Даже его племянницам, дружески

расположенным к нам, леди Арундел и леди Пемброк, он не позволил нам

доверить малую частицу тайны, которая могла бы, хоть отдаленно, затронуть

его благополучие. Как ни ограничивал общение этот запрет, тем не менее

души наши познали очарование дружеской привязанности. Мой выбор

склонился к леди Пемброк, твой — к ее не менее достойной сестре, и обе мы

испытывали удовольствие, проводя с избранными нами подругами ту часть времени,

что не проводили вместе.

И вот, Матильда, я приблизилась к тому моменту, когда жизненные пути,

по которым до той поры мы шли рука об руку, начинают расходиться, когда

каждый последующий шаг уводит нас все дальше друг от друга, и

напряженный взор не может различить за мраком и далью любимый образ... Напрасно

мы оглядываемся назад и ищем привычную дорогу: тысячи иных путей

наполняют смятением усталый ум, бурные страсти неодолимо влекут нас

вперед, и, со вздохом любви и безнадежности простившись со сладостными