Убийца-юморист

– Вы ходили на могилу к Нине?

– Зачем? Этого ещё не хватало! Ненавижу гробы, Шопена похоронного, кладбища! Не хочу помнить своих людей в гробах! Хочу молодыми! Нинка передо мной стоит молоденькая, глупенькая, в белом платьишке из ситца, с горохами, а в руке - чемоданчик... Пусть такой и стоит! А скрытная, однако! Так и не призналась мне, от кого сына родила, каким молодцом обольстилась! Я-то всегда ей все, как на духу... Сделала восемь абортов - так и сказала... А она - кое-что, кое-когда... Характер! Она бы эту дуру-экстрасеншу ни дня не держала б дома, а я уже вторую неделю держу! Одиночество, девочка, штука хреновая...

– А вы знаете, что на кресте, на могиле Михайлова, кто-то прилепил листок с фамилиями трех писателей. И среди них - вашей Нины Никандровой.

– Да что ты!
– восхитилась Наталья Ильинична, содрала с головы золотоволосый паричок, прижала к губам и расхохоталась. Сквозь смех спросила: - Все женские имена?

– Нет, два мужских.

– Ну это кто-то с перебору! Я уж точно знаю - Михайлов педерастом не был! Но ни одной юбки не пропускал. Я знаю точно, какие девки и дамочки пролезли в Союз писателей только потому, что прежде не отказали этому настырному мужику и повалялись с ним в его постели. Я если напишу свои мемуары про жизнь с этим классиком - Россия ахнет. Этот лось не знал усталости, готов был трахаться хоть со стулом, если стул напоминал очертаниями женский зад или грудь. Ты что, не веришь? Мне не веришь?

– Ну как сказать...

– Правильно. Нечего потрясаться! Руководящие мужики у нас в Отечестве, если они не импотенты, к какой бы партии не принадлежали, - валят бабеночек где придется и трахают, трахают! Жалко Нину... Жалко... Рановато ушла в никуда. Совсем для жизни не приспособленная. Талантливая была, а где, кто про неё знает? Она "негром" работала. Чтоб детей прокормить.

– Каким "негром"?
– спросила я будто только что с неба свалилась. Но надо было, во что бы то ни стало надо было подогреть у этой разговорившейся пьяненькой женщины самопочтение, самолюбование.

– Неужто не знаешь?
– она посмотрела на меня как на недоразумение. Ну это такие люди, из писателей, которые пишут за других.

– Как за других?

– А так, их самих не очень печатают. Они не сумели пробиться "в обойму". Ну, по-сегодняшнему, не нашлось критиков, чтоб их "раскрутили". Кругом ведь "свои" или "не свои". Но у всех, кого "раскручивают", обязательно есть покровители. Ну а "негры"... Это уже конец писательской карьеры. Их нанимают "раскрученные" писатели, и они пишут за них.

– А те почему не пишут?

– Господи! Да талантишку не хватило дальше писать. Он, к примеру, уже десять лет в руководящем составе Союза писателей - некогда да и лень за машинку садиться! Выпьем, девушка, за кавардак, который и есть наша жизнь!

Выпили. Я опять исхитрилась слить почти всю жидкость за ворот.

– Спилась я, девушка, - женщина повалилась на бок и расплакалась в желтую атласную подушку.
– Если б жизнь другой была, может, и не спилась... Я её из Моршанска красивой-правильной представляла. Рвалась в Москву изо всех сил. Нинку с собой потащила... Ой, какие мы были глупые-глупые кисы с бантиками! А как открылась передо мной эта преисподняя, изнанка... Ненавижу всех! И себя! И Нинку! И Михайлова! Сволочь, ну сволочь, купил мне эту квартиренку и, думал, отделался! Да я как расскажу газетенке одной тут, какой он был жеребец! Они ко мне давно пристают, чтоб я им интервью дала! Пронюхали, что я знаю про Володечку такое... такое... Терпела, держалась... Он мне, когда жив был, деньжат подбрасывал. А теперь что? Позову журналиста, который просился, и расскажу. Попью ещё до воскресенья, потом приведу себя в порядок... и позову. Мое интервью на все языки переведут! И останется от Володьки одна труха! Всю его придурежность выведу на чистую воду! И накроется Ирка со своими выдумками! И не видать ей заграниц! И никакого музея из её дачи не будет! А то с любовником живет, а сама про нетленную любовь к Володьке журчит, притворщица, лгунья!

– С каким любовником?

Наталья Ильинична вытерла лицо подушкой, села, расставила ноги широко, как для игры в камешки, икнула и закричала, с ненавистью глядя на меня:

– Да с парнем этим молодым! Все уже знают, все! Чего тут непонятного?

– Да что вы?!
– изобразила я крайнюю степень ханжеского изумления-осуждения.
– Да не может этого быть! Она же и по телевизору говорит, как любит покойного мужа...

– Ой, не могу! Ой, не могу!
– задыхаясь, сморкаясь в полу халата, расхохоталась распоясавшаяся женщина.
– И вы верите! Вы, дураки, верите! Но я разоблачу ее! Я дам интервью! Я такое выдам про Володьку...

Тут-то я и вставила, тоже как бы от великой, постыдной наивности:

– Но ведь Михайлов сам написал о себе...

– Сам?
– женщина захохотала во все горло, её седоватая головка моталась туда-сюда, а золотоволосым париком она била об пол, о синий палас.
– Сам он только свой ... из штанов вытаскивал, сколько его знаю! Сам на толчок садился. Сам икру черную на белый хлеб мазал! Сам речи толкал с трибун про всякую нравственность! Сам баб трахал! Все! Уходи! Больше ни слова!

Я поднялась с кресла. Наталья Ильинична тоже встала, натянула на себя, как пришлось, парик и внезапно больно схватила меня за плечи, встряхнула, уставилась мутным взглядом в мои глаза и едва не зарычала:

– Подосланная ты тварь! Ирка тебя подослала! Сначала своего любовника, потом - тебя! За черновиками охотитесь? Я и ему сказала - "вон!" И тебе скажу - вон! Из окна прыгнула! Прямо на мою кровать! Я ей все волосы выдрала! Скажи, скажи этой суке - Наталья не сдается! Наталья ещё в силе! Наталья переедет её машиной! Скажи - я это на кресте написала и приклеила! Имею право - я с Володькой целых девять лет прожила, а она всего ничего четыре годика!

... Как там говорится-то? "Хорошая мысля приходит опосля". Я вдруг сообразила, где читала начало статьи Михайлова, которую мне дала оплеванная Натальей Ильиничной последняя жена-вдова Ирина.

Схватила телефонную трубку:

– Дарья! Золотце! Надо срочно повидаться! На дачу съездить к тебе!

– Ой, не могу! В поликлинику бегу! Зуб дергает ужас как! Потом! Потом!

"Как же это у тебя не вовремя!" - хотела брякнуть, но удержалась. Ну до того некстати этот её больной зуб! Ну просто сил нет!

– Когда тебе можно будет позвонить?

– Если все нормально, если никакого воспаления надкостницы не обнаружат... Ой, болит, болит, бегу, бегу!

Раздражение следовало растоптать. Оно мешает принимать разумные решения. Так я и поступила. И тотчас выстроилась в голове цепочка тех необходимейших действий, которые требовалось предпринять, если...

Если мое чудовищное, невероятное, безумное предположение окажется чистой правдой...

Но прежде сделала уже дежурный звонок Любе Пестряковой:

– Очень бы хотела с тобой повидаться, Люба...

– Это зачем еще?

– Может быть, могла быть тебе полезной...

– Какая чушь! Бредятина! Чем это ты мне можешь быть полезной? Чем? Я же тебе уже сколько раз говорила - мне никакие советчики не нужны! Я - сама по себе! Поняла? Все поздно, все...

– Люба, ты такая красивая...

– Завела шарманку... Гуляй и дыши свежим воздухом! Не мешай мне читать сказки братьев Гримм!

Трубка брошена. Загадка осталась: "Почему эта девушка затаилась? Почему так упорно не желает встречаться со мной? Какие тайны скрывает её душа? Кому может повредить, если она вдруг разговорится? Значит, все-таки, она не сама сиганула с восьмого этажа... Значит, кто-то помог..."

Впрочем, обо всем этом можно было думать до бесконечности, а толку... Мне было известно доподлинно одно: врачи поставили девушку на ноги. Она вернулась домой. На улицу не выходит. Дышит воздухом, выбредая на балкон. С подругами по телефону разговаривает только о пустяках: о погоде-природе, о кино-театрах, выставках, последнем модном цвете плащей и юбок.