Убийство. Кто убил Нанну Бирк-Ларсен?

Кемаль сидел у стола, ослабив черный галстук, усталый, встревоженный. Майер сел слева от него, Лунд напротив.

— Хотите чая или кофе? — спросил Майер, бросая свои папки на стол.

Он умел говорить на все полицейские лады: угрожающе, сочувственно, нейтрально и спокойно, как сейчас.

Учитель налил себе стакан воды. Лунд протянула через стол руку для рукопожатия, сказала:

— Здравствуйте.

— Вы не арестованы, — зачитал Майер по памяти формулировку, — но все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вы имеете право на адвоката.

— Мне не нужен адвокат. Я отвечу на ваши вопросы.

Учитель посмотрел на Лунд.

— Но сначала я хочу кое в чем признаться.

Они видели, что он вспотел. Набирается храбрости в чем-то признаться. Такие ситуации с ним нечасто случаются, подумала Лунд.

— В прошлую пятницу я дежурил на вечеринке в гимназии. Моя смена закончилась в восемь тридцать. Я поехал домой, чтобы забрать жену.

Лунд никак не могла понять, что произошло в фургоне Бирк-Ларсена. И как это повлияет на то, что Кемаль скажет им.

— Мы отправились в наш дом за городом. Примерно в половине десятого я понял, что мы забыли взять кофе. Поэтому я съездил в магазин на заправке.

Лунд была уверена в том, что Кемаль это выдумал. От начала и до конца.

— По дороге на дачу я вспомнил, что в субботу должен прийти рабочий. Я вернулся в квартиру, чтобы все подготовить для его работы.

Майер придвинул свой стул ближе к столу.

— В одиннадцатом часу кто-то позвонил в дверь. Это была Нанна.

Полицейские не перебивали его.

— Нанна хотела вернуть книги, которые я давал ей почитать. Она пробыла у меня минуты две.

Майер откинулся на спинку стула, заложил руки за голову.

— Это все, — сказал Кемаль и допил воду.

— Она пришла, чтобы вернуть книги? — переспросил Майер.

— Школьные учебники? — предположила Лунд.

— Нет, это были мои личные книги. Карен Бликсен. Не знаю, почему ей так важно было отдать книги именно в тот день. Я удивился, — он пожал плечами, — но, конечно, взял их.

— В пятницу вечером? — опять переспросил Майер. — В десять вечера?

— Она всегда искала, что бы почитать. — Он на мгновение прикрыл глаза. — Я знаю, мне следовало рассказать вам об этом раньше.

— Так почему не рассказали? — спросила Лунд.

Он на них не смотрел, уставился на свои руки.

— У меня был неприятный случай с одной ученицей. Несколько лет назад. Меня ложно обвинили. Я боялся, что вы подумаете…

— Что подумаем? — спросила Лунд.

— Подумаете, будто у меня с Нанной были какие-то отношения. — Темные глаза встретились с пытливым взглядом Лунд. — Их не было.

— Это все? — спросила Лунд.

— Это все. Все, что я хотел рассказать.

Сидя на заднем сиденье служебного автомобиля, с выключенными телефоном и радио, Хартманн объезжал городские питейные заведения.

— Он должен быть где-то здесь, — сказал он водителю.

Кажется, он припоминал эту вывеску. Знакомое название.

— Вот он! Вот он!

В старом пабе было шумно и тесно. Полно посетителей, которые выпили больше, чем следовало. На столах бутылки, клубы сигаретного дыма под потолком.

Хартманн пробирался между столиками, вглядываясь в лица. Наконец нашел Мортена Вебера: курчавые волосы всклокочены, на шее шарф, сидит за столом с пятью мужчинами, молча пьет.

Хартманн встал перед ним, поднял руку с полиэтиленовым пакетом. Вебер недовольно вздохнул, встал и подошел к Хартманну. Инсулин доставляли в штаб кампании — туда, где Вебер проводил большую часть своей жизни.

— Видел тебя по телевизору, — сказал он, беря пакет.

Стакан в его руке был с виски, догадался по запаху Хартманн. И наверняка далеко не первый за вечер.

— Ты слишком занят, чтобы играть в доктора, Троэльс.

— Риэ думает, что ты болен. Она недостаточно хорошо тебя знает. Пока.

Вебер, слегка осоловевший, попытался улыбнуться:

— Я имею право на один отгул в месяц по пьянке. Это записано в моем контракте.

— Почему именно сегодня?

— Потому что ты наорал на меня.

— Ты сам напросился.

— Ну хорошо, еще раз попробую. Потому что захотелось побыть хоть немного за стенами нашей мраморной тюрьмы. Подумать спокойно, и чтобы перед глазами не мельтешили ни ты, ни она, ни остальные. И кроме того…

На его печальном морщинистом лице появилось выражение, которое Хартманн не сразу узнал, потому что никогда раньше не видел его у Вебера. Горечь.

— И кроме того, это совсем неважно, где я и почему. Ведь ты больше не слушаешь меня. Она-то знает, что ты здесь?

Он осушил стакан. Дошел до свободного стола, сел там.

— Ты даже не отстранил учителя, — проговорил Вебер. — И правильно сделал, насколько я знаю. А что думает Кирстен Эллер?

Хартманн опустился на скамью напротив Вебера.

— Она тебя уже послала? Или решила подождать до завтра? И что советует наша великолепная Риэ по этому поводу? Бежать за ней, умолять? Дать ей все, чего ни пожелает? Например, голову того учителя на блюде?

— Мне нужно, чтобы вы работали вместе.

— Неужели? То, что ты соизволил принести мне инсулин, совсем не означает… — Язык плохо слушался Вебера, но мыслил он по-прежнему четко. — Это не значит, что все в порядке.

Хартманн запахнул пальто, готовясь встать.

— Я хотел извиниться. Прости, что занял твое время.

— Бедный Троэльс. Стремишься всегда поступать правильно. Только вот советчики у тебя никудышные. Бедняга…

— Послушай, Мортен. Я прошу тебя вернуться завтра в штаб. Прошу до конца выборов не пить. И не ссориться с Риэ.

Вебер кивнул:

— Ага, теперь я тебе нужен. Когда ты оказался по уши в дерьме. — Пьяный смешок прервал его речь. — Ты понимаешь, что это только начало, а, Троэльс? Все эти прилипалы, которые окружили тебя, как только им показалось, что ты перспективен. И если ты их разочаруешь, тебе несдобровать. И берегись чиновников. Берегись своих однопартийцев. И в первую очередь Бигума.