Ученый из Сиракуз

— Не надо. Ведь здесь Марк. Лучше сразу к нему. Кстати, ты не знаешь, где он живет?

— Знаю и могу проводить.

— Вот и славно, — обрадовался Гай, — не думай, я сыт, утром поел у пастухов.

И пока они шли к дому Марка, Гай без умолку говорил о своих обидах:

— Нет, Гераклид, на свете страны более жестокой со своими гражданами, чем Рим! Когда Ганнибал разбил нас под Каннами, надо было сорвать на ком-то зло, и тогда трусы, виноватые в поражении, и в первую очередь Варрон, обвинили в трусости и предательстве нас, которые собрали остатки армии и фактически спасли город!..

Я готов терпеть голод, усталость, боль. Но подчиняться несправедливости!..

Так они дошли до дома Марка, через незакрытую калитку вошли в сад и застали хозяина сидящим в раздумье у порога перед большим вогнутым зеркалом.

Увидя гостя, Марк вскрикнул от неожиданности, потом вскочил и порывисто обнял Гая.

— Гай Прокул, живой, у меня! — Марк с беспокойством и радостью теребил друга. — В каком ты виде! Ты потерпел кораблекрушение? Я вижу… Боги, сколько же, верно, тебе довелось пережить! Ты нуждаешься? Не тревожься: мой дом — твой. Сейчас Сабин приготовит ванну, ты смоешь дорожную грязь вместе с заботами. Как я часто вспоминал тебя все эти годы, Гай!

— Ну вот и все, — сказал растроганный Гай, высвобождаясь из объятий и садясь на скамью, — вот и все, Марк. Как ты прав, что нашел себе тихое место вдали от кровавых рек, затопивших мир… Да, я потерпел кораблекрушение тогда, при Каннах… О, как нас побили! Страшно вспомнить! Пятьдесят тысяч полегло наших. Когда консул Эмилий Павел был убит, а Варрон позорно бежал с поля боя, остатки войска вернулись в лагеря. Их было два — наш, малый, на том же берегу Ауфиды, что и стан Ганнибала, и большой, где стояло войско Баррона. Я оказался старшим по чину, положение было отчаянным. Я приказал выставить караулы, отправил отряды вытаскивать раненых, велел готовиться к утреннему отступлению. И тут явился военный трибун из большого лагеря, Публий Семироний Тудитан, этот выкормыш Варрона, и стал звать нас перейти в его лагерь и всем вместе ночью бежать в крепостишку Канусий. Все это выдавалось за прорыв из окружения, за героизм! А на деле он предлагал спасаться тем, кто был в состоянии перейти реку, предлагал бросить раненых, бросить на произвол судьбы тех, что еще бродили среди трупов и подходили, продолжали подходить всю ночь! И человек шестьсот ушли с ним, бежали, ничем не рискуя, в Канусий, оставив знамена, раненых, оружие. Но они герои, а мы, которые спасли товарищей, мы оказались у них трусами и предателями! Мы, мол, собирались сдаться! Они судили по себе, подлецы. Трусы обвинили в трусости честных воинов, выполнивших долг. И, представь, сенат слушал не нас, а их. Мы наказаны ссылкой в Сицилию до конца войны! Встречал ли ты большую подлость? Нет, с меня хватит!

По мере того, как Гай говорил, Марк отодвигался от него, кривясь, как от боли.

— Это правда? — с трудом выговорил он.

— К несчастью, — ответил Гай. — Надо переждать. Я смогу им доказать, кто прав, не сомневайся…

— Уходи! — вдруг закричал Марк. — Дезертирам нет здесь места!

— Что?

— Ты не друг мне больше. Предатель, трус, уходи, пока я не убил тебя!

— Трус? — Гай медленно поднялся. — Ты смеешь называть меня трусом? Ты, не державший оружия, называешь трусом меня, героя Тразиментского озера, трижды раненного в бою… Да как повернулся у тебя язык!

— Прости, я погорячился, — с трудом выговорил Марк. Он стоял бледный, опустив голову. — Прости меня. И все же ты должен уйти к Аппию Клавдию и просить прощения за самовольную отлучку, и если он накажет тебя, то будет прав..

— Марк, опомнись! — вмешался Гераклид. — Как же ты можешь не верить другу и доверять клевете, которую на него возвели!

— Я обязан верить сенату, — хмуро ответил Марк, — один человек может ошибиться, народ Рима — нет. Уходи, Гай! Пока Рим не простит тебя, ты мне не друг.

— Значит, так, — протянул Гай и сжал кулаки, — значит, так. Пока бездари вроде Фабия и Баррона губили нас, как скот, пока мы шли врукопашную против боевых слонов и гибли, растоптанные чудищами, пока мы голодали, обманутые спекулянтами-поставщиками, ты, жалкий трус, смотрел на все это из-за моря, попивая вино и прохлаждаясь в бане. И вот теперь ты судишь меня, — Гай перевел дух, злость мешала ему говорить. — Ты веришь не мне, — продолжал он с яростью, — а сборищу полоумных стариков, объявивших себя цветом римского народа. Я хотел уйти из игры, но нет, хватит. Я буду мстить, буду драться, пока Ганнибал не очистит Рим от таких подлецов, как ты!

Гай плюнул, повернулся и зашагал к калитке.

Марк не остановил его, мутными глазами посмотрел вслед, потом, не обращая внимания на потрясенного Гераклида, бросился в дом.

ЗОИПП

огда Архимед немного поправился, Гиероним начал приглашать его к себе на дружеские пирушки. Лечивший ученого Гиппий и Гераклид наперебой отговаривали Архимеда от посещений дворца, но старик был упрям. Он заявлял, что не желает упускать малейший возможности хоть немного вразумить юношу. А Гиероним, словно вымещая на ученом какую-то тайную обиду, каждый раз открыто издевался над пим. Снова и снова он разыгрывал одну и ту же комедию: спрашивал у Архимеда совета, выслушивал его мнение, выяснял подробности, а потом заявлял, что поступит наоборот. И окружающие хохотали, восхваляя мудрость молодого правителя. В такие моменты Гераклид изнывал от желания запустить в Гиеронима тяжелым кубком, и ему стоило большого труда делать вид, что все его внимание поглощено едой.

В один из таких вечеров после ужина Зоипп привел Архимеда и Гераклида в библиотеку, чтобы показать ценную рукопись, написанную рукой Феокрита. Весело болтая, он достал из ларца свиток, развернул его на столике под светильником, потом пригласил гостей сесть и отослал слуг.

Едва они остались втроем, Зоиппа словно подменили. На месте веселого румяного остряка появился печальный и до смерти усталый человек.

— Года жизни мне стоит каждая встреча с Гиеронимом и Андронадором, — сказал он тихо. — Они ведут город к гибели, а я бессилен что-либо изменить.

Гераклид почувствовал, как тяжесть, которая давно навещала его, а после встречи с Гаем уже не покидала, сдавила его грудь, мешая дышать. Неужели Зоипп хочет втянуть учителя в какую-нибудь дворцовую интригу?

— Андронадор самонадеян и слеп, — продолжал Зоипп, — а с Гиеронима что взять?

— Ты считаешь гибельной подготовку к войне? — спросил Архимед. — Я думаю, что тут прав он, а не ты. Другого выхода у нас нет.

— Дело даже не в этом, — покачал головой Зоипп. — Гиерон умел поддерживать внутренний мир. Он обуздывал аппетиты знати и сдерживал непокорность низов своим авторитетом. Он возродил многие старые законы, установил много новых, добивался, чтобы граждане уважали их, и никогда не нарушал их сам. Он умел быть твердым или снисходительным и щедрым, смотря по обстановке, и при нем люди ставили свои обиды ниже законов. А этот… — Зоипп кивнул в сторону покоев Андронадора. — Что в нем есть, кроме самомнения и готовности лить чужую кровь? Он развернулся после покушения на Гиеронима. Не удивлюсь, если окажется, что сам он его и подстроил. Трасона и Теодота казнили по одному лишь доносу Колона, без суда, фактически без улик, не дав им сказать ни слова в свою защиту. Все было сделано тайно и быстро. Я пытался возражать, но оказалось, что Андронадор расправился с ними раньше, чем я узнал об их аресте. Р-раз — и из совета исчезли главные противники Андронадора! Оставшиеся дрожат перед ним, а напуганный покушением Гиероним доверяет только ему. Так он начал! Какой пример для подражания: доноси, режь, твори тайный суд — все дозволено! Но что дозволено одному, дозволено и другим! Законы разрушены. Теперь только страх удерживает недовольных. А раздражены все: богачи — разрывом с Римом, беднота — новыми налогами. Дело может кончиться только резней, страшной резней, в которой не будут разбирать виноватых и правых! И тогда римляне возьмут город голыми руками. Тем более что в Сицилию со свежими войсками прибыл консул Марк Марцелл. Этот не чета Аппию, он решителен, беспощаден и как консул облечен неограниченной властью. Я уверен, что он ухватится за любой повод, чтобы разграбить Сиракузы, а повод такой при теперешних наших делах найти нетрудно.

Архимед коснулся руки Зоиппа:

— Ты знаешь, что после смерти Гиерона наиболее достойным власти я считаю тебя, — сказал он тихо, — и если ты затеял заговор…

— Нет, — перебил его Зоипп и накрыл руку Архимеда своей ладонью, — на это я не способен. Может быть, я и гожусь для того, чтобы править, но только не для захвата власти. А заговор, я думаю, давно уже составлен, подозреваю, что во главе его стоит Аполлонид, любитель старины и римских обычаев, хотя, возможно, все это выдумки. Но пусть они грызутся, сколько влезет. Я задумал другое — бегство. Еду послом в Александрию, — пояснил он.

Гераклид не верил своим ушам. Так вот оно что! На мгновение перед глазами Гераклида загорелось беззаботное солнце Александрии, возникли ее прямые улицы, пальмы и залы книгохранилища, равного которому нет в мире.

— Жаль, — прервал молчание Архимед, — мне будет недоставать тебя.

— Я хотел включить вас в свою свиту, — сказал Зоипп.

— Понял и благодарю за заботу, — ответил Архимед. — Только сейчас я не могу покинуть город.

— Почему? — Зоипп был изумлен. — Ты должен, я прошу тебя. Уедем в Египет, подальше от заговоров и войн, поближе к обиталищу муз, переждем там смутные времена, а потом, если боги позволят, вернемся домой.