Удерживающий Апокалипсис

Томившиеся у входа в ожидании приказаний лакеи по знаку хозяина исчезли за дверью.

– Скажите Семёну, чтоб не ждал, – крикнул им в спину Вольдемар Евпсихиевич.

Через несколько минут лакеи ввалились в вестибюль, сгибаясь под тяжестью огромных чемоданов.

– В пятьсот семнадцатый, – приказал господин в цилиндре.

– Слушаюсь, монсеньор, – ответил слуга.

– Не провожайте меня, – повернулся гость к администраторше. – Я сам найду пятьсот семнадцатый.

Онемевшая от удивления женщина открыла рот, наблюдая, как собеседник удаляется в недра гостиницы; и взялась за телефонную трубку.

– Алё, Валя? Это Дина. К тебе поднимается жилец в пятьсот семнадцатый. Знаю, что нет мебели. Не перебивай. Он с придурью, но даёт хорошие чаевые. Вот то-то. Ну давай, потом поговорим.

Двери лифта на пятом этаже разъехались в стороны. В коридор, помахивая тростью, вышел господин во фраке. Несмотря на царившую в городе жару, он чувствовал себя замечательно. За постояльцем тащились слуги с чемоданами.

Гость сунул дежурной по этажу квиточек, выписанный у администратора.

– Мне нужен пятьсот семнадцатый.

Взяв ключ, элегантный господин пошёл по коридору и исчез за поворотом. Через три минуты звякнул телефон.

– Пришёл? – прошептала трубка голосом Дины.

– Пришёл, – прикрыв рот ладонью, ответила дежурная. – Кого только не насмотришься за день!

Глава 2

Август 1572 года стал торжеством гугенотов. Флорентийка Екатерина Медичи сдавала позиции католичества. В 1562 году эдиктом веротерпимости она разрешила протестантам собираться вне городской черты для молитв.

Эдикт ограничивал численность собиравшихся тремя сотнями человек. Гугеноты, кроме того, должны были быть без оружия. Несмотря на ограничения, протестанты преисполнились уверенности, что настанет время, и религиозное учение Жана Кальвина и Мартина Лютера поколеблет папский престол.

Французские крестьяне, к несчастью, всегда были верны королю и папе. Нередко случались столкновения пейзанов со сторонниками истинной веры, заканчивавшиеся кровью.

К расправам над гугенотами приложил руку и заклятый враг протестантов герцог Гиз, однако гугенотский камень всё же разбил его голову. Религиозное кровопролитие в Васси дало толчок восьмилетней войне католиков с протестантами. Шампань содрогнулась, узнав, что по приказу мстительного герцога в Васси уничтожено двести сторонников новой веры.

Восемь лет взаимного истребления нанесли урон обеим сторонам: враждующие партии лишились вождей, но свято место пусто не бывает. Католиков возглавил брат короля Генрих Анжуйский, а протестантов – молодой король Наварры Генрих Бурбон. Его советником стал ревностный гугенот адмирал Колиньи.

Опыт и ум Колиньи позволили потеснить католиков в политике, и Екатерина Медичи поторопилась подписать в Сен-Жермене мир с гугенотами. Скоро протестанты узнали, что Генрих Бурбон женится на Маргарите Валуа, сестре короля Карла IX.

Игра с огнём опасна. Ещё опаснее приезжать в Париж – логово католицизма. Несмотря на опасения, дворяне юга Франции, сплошь протестанты, в августе 1572 года приехали в столицу на свадебные торжества. Это событие решил почтить присутствием и адмирал Колиньи.

Морис Баррье и Шарлотта Дальбан были знакомы с детства. Когда им было по десять лет, их родители решили, что Морис и Шарлотта станут мужем и женой. Спустя ещё десяток лет в семье Баррье родился Франсуа.

Он вырос в Жиронде в городке Градиньяне недалеко от Бордо. Полноводная Гаронна и влажный климат давали местным жителям обильные урожаи.

В двадцать лет Франсуа был высок и хорош собой. Горящие глаза и широкая улыбка привлекали к нему внимание девиц Градиньяна.

С детства Франсуа узнал, что такое труд. Работа на пашне ему быстро наскучила, но потрудиться в поле пришлось ещё несколько лет. Затем искатель своего пути в жизни нанялся конюхом к гугеноту дворянину де Вассеру.

– Мартин Лютер? – спросил Морис Баррье, услыхав о протестантском учении. – Немец, что ли? Всё зло из Германии. Мы ближе к Риму, чем эти нехристи, и веру менять не должны. Жан Кальвин француз, но даже его окрутили бесовские бредни.

Шарлотта была далека от религиозных споров.

Ален де Вассер был жизнерадостным мужчиной сорока семи лет с громовым голосом. Двигался он широкими размашистыми движениями. Де Вассер с жаром принял учение о спасении верой и о предопределении.

Его не покидала уверенность, что он с рождения предназначен к райской жизни. Это означало, что если Господь ему благоволит, то даст богатство как признак предопределения.

Постоянная нехватка денег не портила ему настроения. Господь не отступается от верных, надо лишь подождать. Верность Христу сделает Алена де Вассера богатым. Слухи о расправах над гугенотами радовали Мориса Баррье и вызывали негодование Алена де Вассера.

Возвращаясь домой, Франсуа попадал в твердыню католичества. Постоянное брюзжание отца выводило его из себя. В двадцать с небольшим лет человек начинает думать по-настоящему, и симпатии конюха были на стороне де Вассера.

Узнав, что сын сделался презренным гугенотом, Морис Баррье впал в ярость. На следующий день Франсуа еле мог передвигаться – так болела спина, явившаяся объектом воспитания преданного Ватикану Баррье-старшего.

Франсуа давно подумывал о том, чтобы покинуть опостылевший Градиньян, попутешествовать, может быть, съездить в Лимож или в Марсель.

«Милостив Господь и праведен, и милосерд Бог наш». Франсуа в этом ещё раз убедился, когда хозяин вызвал его к себе.

– Вот что, – проговорил де Вассер, выходя из-за стола в кабинете. – Генрих, король Наварры, женится на Марго Валуа. Гугеноты должны в Париже устроить ему овацию. Ты поедешь со мной.

– В Париж? – оторопел Франсуа Баррье.

– Со мной поедут несколько слуг, – продолжил де Вассер, словно не замечая растерянности конюха. – Подойди к Клоду, он выберет тебе платье почище.

Словно на крыльях Баррье помчался к Клоду Эдану, отвечавшему за платья хозяина.

Прощание с родителями было тяжёлым. Мать рыдала, уткнув нос в мятый платок. Отец хмурился.

– Бесовское учение поганого немца до добра не доведёт, – внушал Морис Баррье сыну. – Ты родился католиком и должен им умереть.

– Умирать пока не собираюсь, – неуклюже пошутил Франсуа.

– Да хранит тебя Иисус, – перекрестила его мать и отошла за спину мужа.

Отец сжал сына в объятиях.

Париж потряс Франсуа Баррье. Сена не шла ни в какое сравнение с широкой Гаронной, зато Градиньян теперь представлялся жалкой захудалой деревенькой.