Удерживающий Апокалипсис

– Вам-то, поди, не до балов? С вашей-то миссией!

Князь оторвался от тарелки. Гусятников опустил глаза:

– Виноват, ваше сиятельство.

– Ничего. А что у вас в Медном?

– Да что у нас? – отмахнулся помещик. – Лето – жаркая пора. А по осени мы с помещиком Силантьевым охотимся с борзыми. Я вообще-то не любитель, но Тимофей Игнатьевич пристрастил. Когда с ружьишком на болота за утками. Вы не любите?

– Времени нет, – улыбнулся Дерюгин.

– Понимаю, – склонил голову Гусятников. – Как щи? Удались? Анфиса у меня – клад. Любую безделицу так приготовит – язык проглотишь. Ну, теперь со свиданьицем?

Павел Григорьевич поднял стопку.

– Мозги в пикантном соусе, прошу покорно, – сказал он, выпив. – Весьма нежное кушанье. Сейчас подадут ростбиф с крокетами и расстегаи. На десерт изволите трубочки миндальные и мессинские конфекты.

– Есть у вас толковые мужики? – спросил Дерюгин, насытившись.

– Толковых много, – заверил Гусятников, протягивая гостю курительную трубку. – Есть и по плотницкой части, и по кузнечной.

– Что делать без кучера, прямо не знаю, – посетовал Вольдемар Евпсихиевич, затягиваясь дымом. – Найти человека, имеющего призвание к лошадям, сложно. Возьмёшь пьянь, а потом пожалеешь, что взял. Не продаются у вас лошадники?

Павел Григорьевич склонился над картофелем с шампиньонами.

– Есть один, – ответил он. – Вот, извольте прочесть.

Гусятников подал Дерюгину последний номер «Обывателя». Князь нашёл глазами нужное объявление:

«В деревне Медное продаются две молодые девки. Грудастые. Шьют и стряпают. Цена им тысяча рублей. Продаётся тут же мужик. Знает лошадей и колымажный промысел. Молодой, видный, непьющий. Пятьсот рублей. В Медном же продаётся стая гончих собак, числом двадцати, да бык. По сходной цене».

– Это что же, вы продаёте? – поинтересовался Дерюгин, опуская газету. – Как раз то, что мне надо.

Вольдемар Евпсихиевич заглянул в объявление:

– «Мужик. Знает лошадей и колымажный промысел. Молодой, видный, непьющий». Только возраст не указан.

Гусятников помрачнел.

– Неместный вы, ваше сиятельство, потому и ухватились за Семёна. Его вся округа знает. Возраст у него самый что ни на есть.

– С Семёном что-то не так? – нахмурился Дерюгин. – Здесь же ясно сказано: «Молодой, непьющий».

– Так-то оно так, кучер из него первоклассный, – помещик поводил пальцем по скатерти. – Только голова от него болит. Очень уж, понимаете ли, до женского полу охоч. В моей деревне все девки от него с ума посходили, а он ещё и за Поддубки, деревню помещика Силантьева, взялся.

– Это хорошо, когда молодой мужчина нравится женщинам.

– Емельке-то Пугачёву Устинья Кузнецова приглянулась, а моему Семёну одной маловато будет. Даже замужние бросаются. Магнетизм, говорят. Мужья Семёну морду били, а магнетизма не выбили. Хочу сбыть Семёна с рук, да некому. Разве что вам.

Дерюгин задумался.

– А экипажами он любит заниматься? Механикой разной?

– Ой, что вы, ваше сиятельство, – оживился Гусятников. – Такого специалиста вам нигде не найти. С закрытыми глазами разберёт и соберёт что угодно.

Лошадей и дорогу любит. Дорога, говорит, как наша жизнь. Только я в философии не силён. Берите, не прогадаете. В Москве или в Питере хоть от мужей затеряться сможет. Это у нас всё на виду.

Князь размышлял.

– Полтыщи рублей – не высокая цена за такое сокровище?

– Какие полтыщи! – подскочил Гусятников. – Это я так, для форсу. Его и за триста не возьмут. Вольдемар Евпсихиевич, душа моя, купите его, а? Век буду Бога молить.

Помещик перекрестился в угол.

– За двести уступлю, Ирода, без разговоров.

– Мне бы взглянуть на него, – попросил Дерюгин.

– Андрюшка! – позвал барин. – Зови Семёна. Бегом!

В коридоре затопали. Через некоторое время в столовую вошёл детина в рубахе навыпуск, в рваном картузе и с живыми честными глазами.

– Звали, барин? – поклонился Семён.

– Вот это он и есть, – сказал Павел Григорьевич. – Хорош? А специалист – не опишешь! Дело так и горит в руках. Кабы не греховные наклонности, ей Богу, и за тыщу бы не отдал.

Дерюгин подошёл к крестьянину. Тот возвышался над князем на целую голову. Из бороды торчали стебельки сухой травы.

– Где тебя Андрюшка отыскал? На сеновале опять? – строго спросил Гусятников.

Семён потупился.

– Ох, доиграешься, попомни моё слово! Его сиятельство князь Дерюгин тобой интересуется, – сообщил барин.

– Хочешь мир посмотреть, Семён? – спросил Вольдемар Евпсихиевич. – Грамоте выучиться, богатыми экипажами управлять?

Глаза крепостного загорелись.

– Только чтоб служить без дураков! – повысил голос Дерюгин.

Семён перевёл взгляд на Гусятникова.

– Ну чего зыркаешь? – воскликнул барин. – С девками жаль расставаться? На твой век баб хватит. Ты их и в пустыне раздобудешь!

Семён утёр нос рукавом.

– Я тебя покупаю у Павла Григорьевича, – сказал Дерюгин. – Имеешь волю мне служить?

Крестьянин кивнул.

– А далеко ль поедем? – спросил он. – Я ж кроме Медного ничего и не видал.

– Наездишься от души, – пообещал князь. – А за сто пятьдесят, Павел Григорьевич? – начал торговаться Вольдемар Евпсихиевич.

Гусятников помялся.

– Решайтесь же! – подбодрил Дерюгин. – Девки целее будут, мордобоя меньше станет.

– По рукам! – решился помещик. – Иди во двор, Семён. Сейчас купчую крепость на тебя составлять будем. По всей форме.

Формальности заняли немного времени, Гусятников радовался как ребёнок.

– Крикну Андрюшке, чтоб померанцевой водочки принёс. Надо такое дело отметить. И ещё раз помянуть почившего Матвея Рогаткина, – скорбно добавил он.

Глава 4

С марта по сентябрь в Гуанчжоу идут дожди. Самый дождливый месяц – июнь. В начале лета столица китайской провинции Гуандун напоминала бы Британские острова, если б не тепло, свойственное климату юго-восточной Азии.

Всего полгода назад лейтенант Британского королевского флота Ричард Маккей наслаждался жизнью в столице громадной империи, занимавшей почти четверть всей известной суши. Он снимал небольшую четырёхкомнатную квартиру в Гринвиче – одном из центральных районов Лондона.