Удерживающий Апокалипсис

По булыжным улицам сновало столько народа, что Франсуа ожидал встретить в гомонящей массе знакомого. Телеги и кареты ездили во всех направлениях. Украшенные кружевами лихие кавалеры со шпагами на боку прогуливались с утончёнными дамами. Ален де Вассер выглядел в парижской толчее мужланом.

Дворянин остановился в гостинице «Лютеция» на улице Де-Шом. Сделав распоряжения, он отправился на встречу с гугенотами, отпустив конюха на полдня.

Франсуа Баррье слонялся по Парижу, не замечая усталости. Взобравшись на Монмартр, он оглядел город, и сердце провинциала заныло. Он не хотел возвращаться в Жиронду и видеть опостылевший Градиньян.

К назначенному часу Франсуа вернулся в «Лютецию». Ален де Вассер пребывал в возбуждении.

– Завтра свадьба нашего Генриха, – потёр он руки, приступая к обеду. – Такого Париж ещё не видел!

Генрих Бурбон оказался некрасивым мужчиной с выпученными глазами и острым горбатым носом. Короткую бородку предводителя гугенотов подпирал гофрированный воротник. Маргарита Валуа тоже не произвела на Франсуа большого впечатления.

Король Франции был почти его ровесником. Карл IX выступал важной походкой под руку с матерью. Сдвинутая набок кокетливая шляпка с пером чудом держалась на голове монарха, в ухе покачивалась серьга.

Флорентийка из дома Медичи бесстрастно наклоняла голову, принимая крики подданных. Змея, не раз предававшая католиков и протестантов, она укрепляла власть над сыном и настраивала его против гугенотов.

За Генрихом Наваррским шла процессия, в которой выделялся сухопарый адмирал Колиньи со свитой. В конце шествия двигался Ален де Вассер.

При всей торжественности бракосочетания и царящей в городе праздничной атмосфере, каруселей и музыки, чувствовалось недружелюбие парижан к заполнившим улицы гугенотам.

В конце концов, это дело господ устраивать политику, рассудил Франсуа и с Антуаном Тибо, вторым слугой де Вассера, отправился в трактир «Кошон э мутон» на улице Бертен-Пуаре.

– Пока господа веселятся, – сказал Антуан, – нам тоже не грех промочить горло.

Антуан был на пять лет старше Франсуа и служил хозяину восемь лет. Де Вассер взял его к себе, купившись на честные глаза, но слуга был пройдохой и большим любителем кутнуть.

– Сколько здесь наших! – воскликнул Антуан Тибо, спустившись в полуподвальное помещение.

Несколько залов трактира, разделённых арками, вмещали не менее семидесяти человек. Веселье было в разгаре. Все столы в большом зале занимали гугеноты.

– Эй, приятель, молочного поросёнка, – заказал Антуан, присаживаясь, – и к нему бордоского. Наш хозяин нынче расщедрился, – слуга потряс кошельком.

Мрачный владелец заведения распорядился обслужить гостя и ушёл к себе.

– Не нравятся каналье наши рожи, – сказал Антуану и Франсуа мужчина лет пятидесяти с южным выговором. – Устраивайтесь, ребята. Меня зовут Бернан Питрель. Мы с приятелями из Вьенны. О городе Пьер-Бюфьер слыхали? А вы откуда?

Компания, в которую попали слуги де Вассера, была шумной и щедрой. Узнав, что Франсуа и Антуан гугеноты и тоже приехали с юга, вьеннские протестанты крикнули трактирщику подать баранину в чесночном соусе и две бутылки бордоского. Вьеннцы были в Париже впервые.

– Вот увидите, ребята, – уверял Питрель, тряся обглоданной костью перед носом Франсуа, – гугеноты покажут себя! Католики пусть катятся к папе в Рим, а Франция будет протестантской. Завтра день святого Варфоломея, у папистов праздник. Давай выпьем, сегодня мы с католиками друзья.

Антуан быстро опьянел и предложил новому знакомому сыграть в кости. Франсуа пребывал в благостном состоянии, щуря глаза на братьев по вере.

С улицы раздались удары колокола.

– Дьявольщина! – выругался Бернан. – Не поздновато ли мессу служить?

– Колокол зовёт не на мессу, – прислушался Антуан. – Это набат.

В трактире стало тише. Звон нёсся с колокольни Сен-Жермен л'Озеруа.

– Что-то произошло, – сдвинул брови Бернан Питрель.

На улице раздались крики и лязг оружия.

– Канальям не спится, – пробурчал гугенот, поворачиваясь ко входу.

Дверь в трактир распахнулась, в зал вбежал сержант. За ним вошли солдаты с алебардами и аркебузами.

– Всем оставаться на местах, – крикнул сержант, выхватывая шпагу. – Все арестованы.

– Не слишком ли торопишься, дружок? – ответил Питрель, вставая.

В трактир прибывала городская милиция. У солдат на руках были белые повязки, а на шляпах и шлемах белые кресты.

Драка началась у входа. Кто-то из католиков оттолкнул гугенота. Протестант потянулся за оружием, но выстрел из аркебузы убил его наповал. Трактир взревел, солдаты набросились на протестантов.

В первые минуты боя в кровавом кошмаре погиб Антуан. Бернан Питрель вытащил из рук убитого католика алебарду и махал ею как косой.

– Выбираемся на улицу, – крикнул он вьеннцам. – Сейчас к канальям подойдёт подмога, и тогда мы трупы.

Франсуа вооружился шпагой истекавшего кровью сержанта. Победить католиков было непросто: на большинстве солдат были панцири и латы. По телам врагов и гугенотов Баррье выбежал на улицу. Рассечённый клинком Бернан остался лежать на залитом кровью полу.

Августовская ночь была тёмной и тёплой. Над головой светили звёзды, веял тихий ветерок. По улице Бертен-Пуаре бежали люди с факелами. Поблёскивавшие от огней латы выдавали в них солдат.

Франсуа кинулся бежать. Скрываясь в тёмных местах под балконами и в углах, он продвигался к центру Парижа. По всему городу слышались выстрелы и холодящие душу крики. На мостовой валялись трупы.

Католики с белыми повязками на рукавах и с белыми крестами на шляпах вламывались в заранее отмеченные дома, где жили гугеноты. Сонных людей выволакивали наружу и с изощрённостью безнаказанных убийц издевались над ними. Жертвы молили о пощаде, но их крики лишь вызывали хохот потерявших человеческий облик мучителей. Кого-то сбрасывали с балконов и верхних этажей, из окон раздавался женский визг.

По переулку, в котором притаился молодой протестант, бежали факельщики с пиками. Франсуа выскочил на соседнюю улицу. Здесь кровавый кошмар продолжался. Казалось, Париж сошёл с ума.

На улицах, истекая кровью, лежали тела. Кто-то пал бездыханным. Кто-то, стиснув зубы, заливался кровью и оплакивал отрубленную руку. У входа в богатый дом лежали два мёртвых мальчика лет одиннадцати в ночных рубашках.

Улицы мелькали одна за другой, но нигде Франсуа Баррье не мог найти уголка, в котором не продолжался бы этот ужас.