Угловые

— И на чай получать? Такъ. Уходи, уходи, коли денегъ нтъ. Почтенная! Вы что тамъ по кадкамъ шарите? Это не учтиво. Иди сюда! Что теб? — кричитъ лавочникъ женщин въ красномъ платк.

— Гд-же шарю-то? И не думала, — отвчаетъ она, подходя къ прилавку.

— Сейчасъ груздь съла. Будто я не видалъ! Чего теб?

— Вотъ бутылка. Фунтъ подсолнечнаго масла, два соленыхъ огурца и трески на пятачокъ.

— Я за груздь, какъ хочешь, копйку считать буду.

— Ну вотъ… Съ своей-то покупательницы!

— Отвсить фунтъ масла подсолнечнаго! — кричитъ лавочникъ мальчишкамъ.

Дверь хлопаетъ и покупателей прибавляется.

II

Въ мелочной лавочк появляется здоровый блокурый дтина съ бородкой, въ бараньей шапк, валенкахъ и нанковомъ пальто, опоясанномъ ремнемъ. Онъ полупьянъ, ищетъ чего-то глазами и, наконецъ, спрашиваетъ, неизвстно къ кому обращаясь:

— Марья здсь?

Какая-то баба въ сромъ платкъ, грызущая, какъ блка, подсолнухи, оборачивается и говорить:

— А какую теб надо? Здсь Марьевъ-то этихъ самихъ хоть отбавляй.

— Марью Потаповну. Да вонъ она… Ты чего тутъ зря топчешься, безпутная? Иди домой!.. — говорить дтина, увидавъ женщину съ подбитымъ глазомъ, стоявшую около прилавка.

Та тотчасъ-же оробла.

— Да вдь теб-же на обдъ студню покупаю. Вотъ ситнаго взяла, — отвчала она, подходя къ нему.

— Обязана дома быть. На квартиру теб повстка пришла, что по прошенію твоему на бдность вышли теб дрова. Возьми вотъ повстку и иди получать билетъ на дрова, а затмъ съ билетомъ маршъ на дровяной дворъ! — командуетъ дтина. — Ищу, ищу бабу по двору у сосдей, думаю, что въ трактиръ за кипяткомъ ушла — я въ трактиръ. А она, изволите видть, въ лавочк бобы разводитъ! — прибавляетъ онъ.

— Да вдь надо-же пость чего-нибудь купить. Чего раскричался-то!

— Ну, ну, ну… Не разговаривай! Живо!.. Селедку мн купила?

— А на какіе шиши, спрашивается? Вдь въ долгъ больше не даютъ. Вотъ отдамъ я дрова лавочнику за долгъ, тогда можно и селедками баловаться. Кузьма Тимофичъ! Дрова-то ужъ мн обозначились, — обратилась она къ лавочнику. Вотъ я вамъ ихъ за долгъ и отдамъ. Мн зачмъ они? Я въ углу живу.

— Стой! — схватилъ ее за руку блокурый дтина. — Дрова твои я не выпущу. Я ихъ нашему портерщику общалъ.

— Нтъ. Михайло Никитичъ, нтъ, — испуганно заговорила женщина съ подбитымъ глазомъ. — Ихъ надо Кузьм Тимофичу. Вдь это за харчи пойдетъ. Суди самъ, вдь ты требуешь и селедки, надо тебя и кофеемъ напоить.

— Вздоръ. Васюткиными деньгами расплатишься. Приструнь Васютку, чтобы счастье старательне продавалъ…

— Да вдь и Васюткины деньги ты отбираешь.

— Выходи на улицу, выходи. Сейчасъ за билетомъ на дрова ты пойдешь, а чашку съ дой мн передашь. Я дома буду.

И блокурый дтина вытолкалъ Марью за дверь.

Они очутились на, улиц..

— Отдай, Михайлушка, дрова-то лавочнику, будь умный, — упрашивала Марья своего сожителя Михайлу. — Отдай. Тогда онъ опять начнетъ въ долгъ врить, и ты сегодня съ селедкой будешь.

— Да разв ужъ половину изъ того, что ты получишь. А другую половину портерщику. Я ему общалъ. Онъ человкъ тоже нужный.

— Ну вотъ, спасибо, ну, вотъ хорошо. Люблю я, Мишенььа, когда ты сговорчивый… — говорила Марья.

— Сговорчивый. Учить вашу сестру надо. Ну, вотъ теб повстка и иди за дровами.

— Позволь. Какъ-же я пойду неодвшись-то? Вдь холодно въ одномъ платк. Надо будетъ зайти домой и кацавейку надть.

— Ну, такъ живо, живо. Не топчись! — говорилъ Михайло, провожая Марью. — По скольку дровъ-то выдаютъ?

— По полусажени. Меня вдь, Мишенька, за квартирную хозяйку сочли, а знали-бы, что я въ углу живу у хозяйки, такъ и совсмъ не выдали-бы дровъ. И когда я прошеніе подавала, то написала, что я вдова съ тремя малолтними дтьми. Ну, что-жъ, вдь лтось я была хозяйка и держала квартиру, — разсказывала Марья, свернувъ въ ворота и идя по двору.

— Ужасно много ты любишь разговаривать! — пробормоталъ идущій за ней слдомъ Михайло. — А ты дло длай, старайся больше въ разныхъ мстахъ добыть, а разговаривай поменьше. — Теперь передъ Рождествомъ везд раздавать будутъ и разное раздавать — вотъ ты и подавай прошенія.

— Да я ужъ и такъ подала въ приходское общество. Въ прошломъ году я два рубля получила.

— Что общество? Ты въ разныя мста подавай. Два рубля. Велики-ли это деньги два рубля!

— Да вдь изъ-за того два рубля выдали, что у меня одинъ парнишка на рукахъ, а было-бы трое, четверо дтей, такъ больше-бы выдали.

— Надо у Охлябиной Матрены спросить. Она подавать-то горазда разныя прошенія, — говорилъ Михайло, поднимаясь вмст съ Марьей по вонючей лстниц въ третій этажъ. — Теперь есть такія общества, что и сапоги ребятишкамъ выдаютъ, и пальты. Вотъ на Васютку ты и проси. А я теб прошеніе напишу.

— Такъ вдь это Васютк. А теб-то какая польза?

— Дурища. Да вдь сапоги-то продать можно.

Она вошла въ кухню квартиры. Со свжаго воздуха на нихъ пахнуло всевозможными запахами. Пахло пригорлымъ, пролитымъ на плиту, жиромъ, пахло жаренымъ кофе, пахло онучами, грязными валенками, повшенными надъ плитой для просушки, пахло ворванью отъ новыхъ сапогъ, пахло махоркой. На плит дымились дв сковороды. Хозяйка квартирная вдова, Анна Кружалкина, жарили въ сал картофель на одной сковород, а на другой — кофе. Увидавъ Марью, она сцпилась съ ней:

— А ты хороша жилица, Марья Потаповна! — вскричала она. — Не жилица ты, а каторжница, мошенница и даже еще хуже! Чего ты на дрова-то прошеніе подавала? Зачмъ? Съ какой стати? Что-бы мн ногу подставить, что-ли? Вдь ты на мой номеръ квартиры подавала прошеніе, подлая? Теб повстка пришла, теб дали дрова, а мн теперь черезъ это самое не дадутъ.

— Полно. Отчего такъ? Вс получатъ, — виновато сказала Марья.

— Врешь. Всего только на одно прошеніе въ каждую квартиру дрова выдаютъ. Или ты хозяйка, или я… Выдали теб,- не выдадутъ мн. А я тоже подавала и теперь буду при пиковомъ интерес. Углятницы только хозяйкамъ дорогу портятъ! Чмъ-бы уважать да почитать хозяекъ, он имъ ногу подставляютъ. Ладно! Вызжай, коли такъ, изъ угла. Да чтобы и хахаля твоего здсь духу не было. Слышишь?

— Ну, что-жъ, съдемъ. Не казисты твои тутъ департаменты, — отвчалъ хозяйк Михайло.

— Да вдь я у твоей халды что-нибудь изъ вещей за ейный долгъ удержу.

— Ну, это еще мы посмотримъ! Одвайся, Марья, и бги за дровами. Ступай. Нечего ей отвчать. Я отъ ней и одинъ отругаюсь, — сказалъ Марь Михайло, видя, что та тоже хотла что-то возразить.

Марья накинула на себя кацавейку и выбжала изъ квартиры.

III

Перебранка о дровахъ продолжалась. Квартирная хозяйка, вдова крестьянина Кружалкина, «настоящая вдова», какъ она себя называла въ отличіе отъ тхъ вдовъ, которыя у ней жили въ углахъ подъ кулакомъ друга милаго, ругала Михайлу и пьяницей, и лнтяемъ, и лежебокомъ. Михайло въ свою очередь выливалъ потокъ упрековъ и брани. На сторону квартирной хозяйки стали и ея жилицы и тоже порицали Марью за обманное полученіе дровъ, и въ особенности отличалась Матрена Охлябина, славившаяся разными срывками съ благотворительныхъ обществъ и отдльныхъ лицъ, мать четверыхъ дтей, двоихъ изъ коихъ она успла уже пристроить въ пріюты, а на двоихъ то и дло получающая разныя милости въ вид сапогъ, одежды, калошъ, валенокъ, и т. п.