Угловые

Михайла, уже сознавъ свой авторитетъ, принялъ ихъ довольно гордо.

— Угощеніе угощеніемъ, это ужъ само собой, но за что-же я вамъ даромъ-то писать буду, если вы сами будете деньги по прошеніямъ получать? — сказалъ онъ.

— Врно, правильно, но денегъ-то, видишь-ли ты, у насъ теперь не завалило, — отвчала одна изъ старухъ, Акинфіевна, высокая, худая, костлявая съ клочкомъ сдыхъ волосъ, торчащимъ изъ- подъ чернаго платка. — Ты ужъ по сосдски…

— Стало быть и на угощеніе у васъ сейчасъ нтъ? — спросилъ Михайла.

— Откуда, милый?.. Но мы теб соберемъ къ воскресенью и преподнесемъ. Сороковочку считай за нами, — заговорила вторая старуха Калиновна, приземистая, съ рдкими сдыми волосами, которыми поросла у ней верхняя губа, и даже торчащими, какъ щетина, изъ подбородка.

Михаила задумался.

— Стало быть ждать? Невкусно, — произнесъ онъ. — А у меня явился такой аппетитъ, чтобъ сейчасъ выпить.

— Да полно теб. Пиши, — замтила ему Марья. — Пиши въ запасъ. По крайности въ воскресенье, въ праздничный день, съ виномъ будешь.

— А когда-же это я въ воскресенье бывалъ безъ вина? — куражился Михаила. — Кажись, этого и не случалось. Ну, да ладно. Въ воскресенье, такъ въ воскресенье, а только даромъ, матери, я вамъ писать не стану. Съ какой стати? Надо и на закуску. Вы писарю по гривеннику за прошеніе платите?

— По гривеннику онъ беретъ, если два-три прошенія кто пишетъ, а одно такъ пятіалтынный подай, — добродушно и откровенно объяснила молодая женщина.

— Ну, вотъ видишь. А мн ужъ дайте хоть по пятачку за прошеніе. Вотъ намъ съ Марьей и закуска, — сказалъ Михайло.

— Да это что! По пятачку дадимъ, по пятачку дать можно, а только сейчасъ-то у насъ денегъ нтъ — вотъ бда какая, — проговорила Калиновна. — Откуда взять-то? — продолжала она. — Съ паперти нынче гонятъ, на кладбище ходить и заупокойное собирать — стара я нынче стала, ноги совсмъ не ходятъ, Ужъ по благодтелямъ пройтись, и то подчасъ еле-еле могу. Мы теб, Михайлушка, не знаю, какъ тебя по батюшк, по пятачку дадимъ за каждое прошеніе, когда изъ попечительства получимъ.

— Это, стало-быть, до Рождества ждать? Невкусно.

— Да вдь ужъ теперь скоро Рождество-то. А что насчетъ обмана — никакого… Насчетъ обмана ты будь спокоенъ. Дня за три до Рождества получимъ и сейчасъ теб.

Михайло все еще куражился, чувствуя свое превосходство.

— Постойте… — проговорилъ онъ. — Но вдь писарь-то, настоящій писарь въ долгъ вамъ не сталъ-бы писать. Вдь ему сейчасъ и деньги на бочку…

— Писарь… Для писаря, понятное дло, я сейчасъ-бы платокъ или подушку заложила, — сказала костлявая старуха Акинфіевна. — А ты сосдъ, ты по сосдски…

— Сосдъ! — ухмылялся Михайло. — Сегодня здсь я на Петербургской сторон существую, а завтра на Васильевскій островъ, перекочевалъ, такъ какой-же я сосдъ? Я птица перелетная.

Марью взорвало.

— Да чего ты ломаешься-то? — воскликнула она. — Теб-же лучше, если деньги къ празднику, чтобы великій день хорошенько встртить. Пиши. Вдь он не надуютъ.

— Да какъ тутъ писать, коли у нихъ, можетъ статься, и на бумагу-то для прошеній денегъ нтъ! У нихъ нтъ, да н у меня не завалило.

— На бумагу-то найдется. Что-жъ тутъ? Дв копйки листъ въ лавочк,- заговорила одна изъ старухъ.

— На бумагу хватить, — прибавила другая старуха.

— Дв копйки на бумагу я могу дать, — сказала въ свою очередь молодая женщина. — Даже на два листа дамъ. Мн два прошеньица надо. Охъ, и не подавала-бы я этихъ прошеній, ни за что не подавала-бы, да дти-то ужъ очень одолли! — тяжело вздохнула она и отерла кончикомъ головного платка глаза. — Вдь вотъ сегодня изъ-за младшенькаго-то на поломойство не пошла. Звали полы и двери къ полковниц одной помыть. Хвораетъ мальчикъ-то, сегодня горитъ весь. Къ докторш его носила. Дала она снадобьица какого-то. Бда съ ребятами. Кабы одна, и горюшка мало. На мсто-бы пошла… Одна голова не бдна… А вотъ сегодня изъ-за ребенка полтины нтъ. И никогда я, пока мужъ живъ былъ, ни у кого не просила. А вотъ теперь пришлось.

Женщина заплакала.

— Не хнычь… — остановила ее Марья. — Помогутъ… Передъ праздникомъ хорошо помогутъ. Пиши только побольше прошеньевъ…

— Милая, да вдь и до праздниковъ тоже пить, сть надо. Махонькому-то молочка, булку… Ну, старшенькій-то хлбъ стъ, а младшенькому-то и кашки сварить надо. А откуда взять? Я и такъ вся перезаложилась. Все, все теперь хорошее перезаложено, что при муж накопила.

— Подавай прошеніе въ общество для закладовъ — выкупятъ, — сказала безмстная кухарка Аанасьевна. — Кое-что выкупятъ. Я у Каталихи въ восьмомъ номере въ углу жила, такъ тамъ, женщина одна насчетъ теплаго пальто прошеніе подавала — ей выкупили.

— Да, надо подать, хоть и грхъ, можетъ статься. Смотри, какая я обдерганная хожу. Все заложено, — плакалась молодая женщина.

— А ты грхъ-то въ орхъ….- въ утшеніе сказала ей Марья и засмялась. — Не отъ бдныхъ просишь, а отъ богатыхъ. А богатые на то и есть, чтобы бднымъ помогать. Обязаны.

Михайло слушалъ и перебилъ:

— Ну, такъ что-же… Чмъ зря бобы разводить, бги въ лавочку за бумагой. Такъ ужъ и быть, напишу я вамъ прошенія. Только, чуръ, по пятачку и въ воскресенье мн на угощеніе сложиться.

— Какъ сказано, миленькій, какъ сказано. Мы не отопремся, — проговорила Калиновна. — Аграфенушка, сбгай въ лавочку, у тебя ноги-то молодыя… Сбгай и купи бумаги. Сейчасъ я дамъ деньги, — обратилась она къ молодой женщин. — А я за твоимъ ребенкомъ присмотрю.

Аграфена засуетилась, чтобы бжать въ лавочку, но ей загородила дорогу поднявшаяся съ койки безмстная кухарка Аанасьевна.

— На вотъ… Отдай дтишкамъ… Пусть подятъ, — сказала она и передала краюшку пирога.

Аграфена разсыпалась въ благодарностяхъ.

VII

Дня черезъ три на двор дома, гд снимала квартиру для своихъ жильцовъ Анна Кружалкина, опять навезли три воза городскихъ дровъ для раздачи бднымъ, и распредлили ихъ по полусаженно между подававшими прошенія о дровахъ. Анна Кружалкина, подававшая также прошеніе, опять не получила дровъ, а дв угловыя жилицы изъ сосдней квартиры оказались съ дровами. Это взорвало Кружалкину и она подняла на двор цлый скандалъ, ругаясь съ возчиками, хотя т были ни въ чемъ не виноваты. Разумется, возчики не остались въ долгу и отругивались въ свою очередь.