Уходи под раскрашенным небом

– Их утилизируют естественно. Мы не можем раздавать эти вещи, какими бы дорогими они ни были.

– Кажется, они надеются, что их вещи сберегут…

Маркус открытым жестом показал ей, что пора выходить. Захлопнув дверь, он заговорил мягче.

– Элизабет, наши клиенты – люди, чьи последние месяцы жизни были наполнены страданиями. Боль делает человека очень эгоистичным. Это нормально, так должно быть, организм сосредоточен на себе, ему нужно поддерживать жизнь, собирать все внутренние ресурсы. И в этом эгоизме уходящему хочется, чтобы оставшиеся здесь, помнили и страдали по нему. Да-да, со временем вы это сами начнете чувствовать. Это утешает их: мысль о том, что здесь будут о них вспоминать, грустить, вздыхать. Им кажется, что это и будет неким подтверждением смысла их жизни: раз остались неравнодушные, то путь был пройден не зря. И они имеют право на эту фантазию, на это утешение, которое мы им тактично предоставляем.

Однако, наши сотрудники имеют право на собственную жизнь. Они имеют право горевать только по своим ушедшим близким, а в остальное время жить полноценно. Непонимание этого права мы прощаем нашим больным клиентам, но не персоналу.

В тот же вечер она положила в коробку в комнате А-3107 оставшиеся веер, значок космонавта и театральный бинокль, уникальную, антикварную вещицу, его утилизировать было жальче всех: слоновая кость с бронзовой оправой, на шелковой ленте именной вензель; в руке это бинокль лежал так гармонично…

Она решила немного отвлечься, прежде чем приступать к сегодняшнему письму. На экране открылась сохраненная вкладка National Geographic. Исследования космоса. Это всегда успокаивало и настраивало на нужный лад перед решением сложных вопросов. В четверг ее прервали на восьмой минуте серии «Крайний рубеж телескопа Хаббл». Что-то про протопланетарные диски. Монитор озарился яркой картинкой, напоминающей ядерный взрыв: «Так рождается звезда…»

. . .

From: Elisabeth Shneider elizabethshneider@…

To: Colin Thompson colin-believeinscience@…

Дорогой Мистер Томпсон!

Меня зовут Элизабет Шнайдер, и я назначена личным куратором по вашему делу.

Ввиду уникальности запроса, нам необходимо продумать стратегию оформления данного случая. До сих пор у нас не было подобного прецедента, чтобы к нам обращался клиент без предоставления какого бы то ни было медицинского заключения. Вы первый.

Это не значит, что мы отказываем вам, однако нам необходимо обсудить с юристами возможности правовых ограничений. Сами понимаете, наша организация, не смотря на идею уважительного отношения к человеческой жизни, часто подвергается нападкам со стороны правозащитников, консерваторов, церкви.

Пока мы прорабатываем вашу заявку на юридическом уровне, позвольте мне прояснить уровень мотивации.

Я с уважением отношусь к желанию человека самому завершать свой путь. Однако меня заинтересовали ваши слова о душе. Правильно ли я полагаю, что вы человек верующий? К какой церкви вы относитесь? Обсуждали ли вы свои планы с вашим духовником и готовы ли к осуждающей реакции со стороны вашей религиозной общины?

Увы, в моей практике ни один из наших клиентов пока не смог добиться процедуры со стороны представителей хоть какой-нибудь из конфессий. Наша задача – дать человеку уйти тихо, с облегчением, а не с чувством вины, стыда или страха за свою душу перед тем Богом, в которого он верит.

Поверьте моему опыту: людям легче уходить спокойно, когда их отпускают окружающие и собственная совесть. Отношения с верой у каждого свои, надеюсь, вы внутренне сможете найти решение.

С уважением,

Элизабет Шнейдер

. . .

From: Michail P. bestwriter111@…

To: Elisabeth Shneider elizabethshneider@…

Добрый день, уважаемая Елизавета!

Прошу прочесть мое письмо, оно не официальное, не рекламное, оно лично к вам. В вашей организации вы единственный русский сотрудник! Я надеюсь, что не ошибся со своими выводами, прошерстив интернет, социальные сети и все возможные ресурсы.

Я писатель. Понимаете, я писатель в состоянии кризиса. Нет-нет, не алкогольного и не финансового (хотя, смотря с какой цифры его считать), а, так сказать, в кризисе вдохновения. Да, смешно, соглашусь.

Что такое писатель в наши дни? Каждый второй. Текст к зимним ботинкам выложил, и ты уже во – писатель. С громкой приставкой «Технический». А то, что другие в такой вот подобный текст всю душу вкладывают, этот сапог идиотский воспевают, про него пять страниц написали для разогрева, а им потом – извиняйте, не подходит, sео-шмео не просматривается, не продажный текст! Жалкие земляные тролли.

Ох, и троллями их не назовешь, это ж теперь каждое слово имеет свой идиотский слэнговый смысл! Уже и не вставишь их: текст, понимаете, «двусмысленный выходит, подкорректируйте, мы крупное издание, у нас аудитория молодая, вы их собьете с толку».

В общем, я хороший писатель. Не верите? Вы загуглите, у меня есть премия «Помпей», это самая крупная в России для молодых писателей. Между прочим, вручалась прямо там, в самомй сердце страны, можно сказать! Это вам не просто так. Это подтверждение. Чтобы не думали, что я из этих, жалких, которые недооцененные. Меня как раз очень дооценили, за что им большое спасибо, еще даже немного и впрок дали. В кредит, так сказать.

Но я, шепотом говоря, кажется, этот кредит ожиданий уже исчерпал. Скоро лимит поставят, скоро скажут, отдавай, дорогой. Не можешь сразу целиком романом, так хоть повестушкой какой-то, хоть рассказиками жахни. Нехорошо: мы тебе «Помпей», а ты раз и в тень.

Мне понимаете, мне просто перед ними стыдно стало. А иссякло, и все тут.

Я вот тогда даже купил подзорную трубу. У меня квартира с видом на МЦК – железная дорога прям посреди Москвы, купил ее с «Помпея», квартиру в смысле, да вот незадача: с обеих сторон ничего интересного. На одну сторону церковь и школа, на другую – это МЦК. А у меня шестой этаж. Не видно сверху ни хрена. Я извиняюсь.

Только внизу копошатся мамашки с колясками, да школьники за угол покурить бегают. Дом ближайший только через МЦК, на той стороне стоит. А туда разве ж доглядишь! Вот и пришлось купить. Как в американских ужастиках.

Если уж совсем честно говорить, я сначала бинокль купил. Армейский. Но очень руки устают держать. У меня физическая форма слабовата. Каждый рассказ – это килограмма два лишнего веса. Повесть – уже на десятку. А вот для «Помпея» я роман написал. Если раньше-то написал, опубликовал и в спортзал, на пробежку, и как-то уходило жировое хранилище. Но роман, сами понимаете, ударил по фигуре. Тридцать кило скинуть вот так за раз – это и здоровому человеку… а мы, люди творческие, чего прикидываться, все хворающие. В общем, тяжело стало в фитнес, особенно когда не пишется. Короче, руки у меня одрябли, с биноклем минуты две, и уже ноют.

Я не извращенец, не подумайте. Это же просто от отчаяния, от вины перед ними – теми, кто поверил, удостоил, разглядел, оценил ну и все по списку из моей речи. (Речь кстати я не готовил, но вышло со слов критиков очень мощно. В таких случаях нельзя готовить – сглазишь, сидишь на сцене с еще десятью такими и до последнего не знаешь: дадут или прокатят. Знаете, мне кажется я бы в обморок упал, если бы меня не выбрали, такой уровень напряжения от ожидания – врагу не пожелаешь).

Так вот они оценили и ждут. А мне же надо где-то брать материал! Я думал, что подцеплю пару сюжетов, просто пару жестов, немых в прямом смысле сцен, понимаете, а дальше уже фантазия включится.