Уходи под раскрашенным небом

И все начали понимать, что это уже не про здоровье, что происходит что-то грустное, чего не хочется замечать, слышать, ощущать рядом. Как будто при расспросах ты сам мог ненароком коснуться этого… коснуться и уже провалиться туда, в чужую беду. Он угасал стремительно, а потом и вовсе перестал выходить из квартиры.

В тот день на лестнице я встретилась с его супругой. Она была подавленной: понятное дело, муж болеет, совсем дела плохи. И взгляд такой, что вот-вот заплачет, поговорить бы с кем. Сама стоит на площадке, выдыхает, домой не идет. Я ее только приобняла без слов, а она расплакалась: «Обезболивающее Мише сегодня не выдали, не хватило какой-то подписи на бумажке». Я-то девчонка еще, мне показалось, мол, не самое страшное, живой ведь пока, просто лекарство! Завтра сходит, получит, давай ей тараторить, что один день – это ничего, что все еще будет хорошо, обязательно. А она так смотрела на мое лицо, как будто искала чего-то, потом прядь волос моих за ухо завела и едва улыбнулась.

На следующий день наш подъезд был оцеплен. Генерал застрелился из наградного пистолета. Их, оказывается, не сдают, когда уходят на пенсию. Может, оно и к лучшему, что не сдают. После него было еще несколько громких случаев в тот же год, тоже военные, кто на шнурке повесился, кто из окна. Из пистолета, на мой взгляд, все же мужественнее, как-то по-военному.

А в тот день меня в подъезд после института пускать не хотели, куча людей вокруг, репортеры, комиссии… Человек просто хотел уйти, потому что ему было больно. Я попыталась представить, насколько же больно… И не смогла. В записке он винил законодательство или правительство в создании стольких препон для получения рецепта. Его родные вынуждены были постоянно отсиживать очереди ради нескольких подписей в рецепте, потому что он сам уже передвигаться не мог.

Как странно вспоминать это теперь, когда знаешь, что человек может уйти совсем по-другому, без злобы. Уйти, обняв своих близких напоследок, в красивом месте под нежную музыку.

Они закрывают глаза, ощущая мягкую почти воздушную перину. Мы используем матрасы, как в ожоговых отделениях: специально разработанные так, чтобы человек почти не ощущал прикосновений. Здесь включают кислород на полную мощность, чтобы мог надышаться. Здесь вводят максимальную критическую дозу обезболивающего, которое может посадить почки или остановить сердце в будущем… В будущем, которого не будет, которого они не успеют ощутить, корчась от боли. Им даже можно напоследок выпить кофе или пива, которого они может не пили уже много месяцев. Уходя, они чувствуют тепло и благодарность.

При желании они могут видеть небо на потолке своей палаты. Пять палат расписали под заказ разными оттенками. У нас есть утреннее едва розовеющее небо, есть яркое, почти космически синее, еще ночное с мерцающими звездами, и вечернее немного сиреневое. И, конечно же, серое с кучевыми облаками. Оно, как ни странно, пользуется большим спросом: многие хотят уходить под небом, напоминающим кому-нибудь его родную Англию или Сиэтл, а кому просто осень.

Вы знаете, что красивые картинки из космоса – они не совсем правдоподобные? Мощнейший телескоп, вращающийся вокруг Земли, передает изображение только в черно-белом цвете. А раскрашивают их специальные ученые. Они получают данные о составе веществ в этих сгустках газа и пыли, и, в соответствии с химическими элементами, окрашивают картинку. Сера – желтый, водород – голубой и так далее. Они раскрашивают для нас космос… А мы здесь просто раскрашиваем для людей их последнее небо.

Еще у нас у единственных есть сенсорная капсула. Японцы успешно презентовали ее всего пять лет назад на выставке в Гааге. Стоила невероятных денег, но люди в ней могут уйти как будто под настоящим деревенским небом. Или под морским… Полное сенсорное погружение: влажность, звуки, визуальные образы виртуальной реальности – все то, над чем у нас трудились отдельно дизайнеры и разработчики, психологи и соц работники, подбиравшие музыку, интерьеры и освещение. У них есть все это в одной капсуле, но еще и практически идентичные натуральным ароматы.

Знаете, в одном из гневных писем, которые мы получаем регулярно, некий господин вменял нам в вину, что мы превращаем смерть в бизнес и праздник. Он приводил в пример отрывок из рассказа Андрэ Моруа – отель «Танатос». Удивительно, но отработав к тому времени уже лет семь в сфере эвтаназии, я не была знакома с этим рассказом. Возможно, возмущенный господин хотел нас пристыдить, однако у него получилось лишь вдохновить меня и убедить в ценности миссии. Мне запомнилась оттуда фраза: «Мы гарантируем, что вы умрете счастливыми». Увы, мы такого гарантировать не можем, однако, это вектор нашего движения в работе – туда, в сторону максимального счастья, которое только возможно дать умирающему человеку.

Тогда, после похорон соседа, подслушивая долгие ежевечерние разговоры мамы с его вдовой, я думала о том, что это самое страшное – уходить так, как дядя Миша. Уходить с отчаянием, ненавистью и обидой. С тех дней может и начала зарождаться тоска о том, как все бессмысленно: институт, право, работа у нотариуса, деньги… Всё это и всё дальнейшее нелепо, когда невозможен достойный финал. А ведь финал может прийти намного быстрее, чем у дяди Миши, он может обозначиться уже через пять лет, год, два. Если всё может стереться и обесцениться под натиском боли и страдания – зачем тогда так много сил на ерунду…

С мамой говорить не получалось, она все вела к Богу, мол ему виднее. Но почему Бог дает одним радость, а другим страдания, мне было не понять. Почему люди могут усыпить едва дышащую собаку или искалеченную машиной кошку, и это называется облегчить, отпустить, а с человеком так нельзя? Подобные мысли – тяжеловатый груз в восемнадцать лет. Особенно, когда не с кем ими поделиться.

Наверное, в тот момент я поняла, что между верой и религией лежит пропасть. Сначала стало ужасно одиноко от этого понимания, что религия, какой-то конкретный Бог, его законы и тотемы – это у них, у масс, а вера – только у меня внутри, и мы с ней такие маленькие, одни…

Со временем это одиночество стало не таким холодным, а постепенно и вовсе сделалось своим, привычным. Когда не рассчитываешь на какого-то абстрактного Бога, то и винить за неудачи некого, просто больше думаешь о своих поступках, и принимаешь варианты, что может не получиться или не повезти, но только тебе отвечать за результаты.

С уважением,

Элизабет Шнайдер.

From: Elisabeth Shneider elizabethshneider@…

To: Colin Thompson colin-believeinscience@…

Уважаемый Колин!

Спасибо за ваше письмо. Прекрасно, когда человеку удается оставить столько значимого после себя. Увы, большинство из нас уходят не замеченными. Ваши труды не только спасли многие жизни, но и станут бесценным материалом для будущих поколений.

Ваш случай говорит о том, как ценна длинная жизнь, как много может дать не только молодость, но и зрелость. Возраст – действительно ваше богатство. Жаль, что вы уже не замечаете этого.

С уважением,

Элизабет Шнайдер

. . .

From: Michail P. bestwriter111@…

To: Elisabeth Shneider elizabethshneider@…

Добрый день, Елизавета!

Как приятно получать ваши письма! На днях поймал себя на остром желании пообщаться с вами вживую: так много вопросов возникает, пока читаешь ваше письмо, столько поводов для мгновенного диалога. И хочется тут же спросить, воскликнуть, уточнить, дать обратную связь – живого общения хочется! Тогда я вспомнил про видеозвонки. Мы могли бы созвониться по фэйстайму, я бы видел ваше лицо, замечал реакцию мимики на вопросы, вы стали бы намного объемнее для меня. Но потом…