Уходи под раскрашенным небом
Шрифт:
Она отлично помнила и не раз в своей жизни разворачивала эту ниточку событий к глубинным истокам своего выбора. Но этот писатель – какой-то он дурковатый, как любил говорить папа. Стоит ли ему рассказывать, раз такой недалекий? Читать его волшебно-гениальный роман, чтобы судить, вдруг там действительно шедевр, у нее не было никакого желания.
Сама идея книги звучала абсурдно. Элизабет уже давно не жаждала внимания, снисходительно смотрела на стремящихся к публичности людей. Все эти истерические порывы и страсти были успешно проработаны за шесть лет сеансов у психоаналитика. И вот теперь снова по кругу…
И кто ее дернул обмолвиться Маркусу о нелепом письме с далекой родины? В понедельник на террасе цюрихского кафе к западу от Бюрклиплатц,
Маркус любил поесть вкусно и с изыском. Трапезу он считал безусловным даром нашей жизни, слишком ценным, чтобы портить его чем бы то ни было, тем более профессиональными дискуссиями, потому разговоры о работе во время еды были категорически запрещены. Но за столько лет уже, казалось, не осталось тем, которые они бы не обсудили, потому так искренне делились любой новой мыслью о чем угодно: будь то прочитанная еще в детстве и случайно вспомнившаяся книга, или ожидаемая премьера, очередная война или новый рецепт.
Те щекотливые сюжеты, которых обычно стараются обходить в общении с коллегами, во избежание ссор и разочарований, для них наоборот были самыми ценными. Когда в работе соприкасаешься с чем-то, что стоит выше людских разногласий, с чем-то, что практически не контролируется человеком, какой бы властью и деньгами он ни обладал, то поссориться из-за политических предпочтений собеседника было бы просто смешно.
Наверное, оттого она с легкостью, полушутя, рассказала ему про своего почитателя, готового написать о ней книгу. Рассказала со смехом, но, заметив сосредоточенный взгляд Маркуса осекалась: подумала, что все-таки затронула тему работы, а он был крайне щепетилен в вопросах границ, и точно теперь резко прервет ее. Маркус отер рот салфеткой и озадаченно нахмурился.
– Ты что-то ответила ему?
– Зачем? С такими лучше даже в диалог не вступать, потом не отлипнет. Пусть будет думать, что ошибся почтой или, что я не понимаю русский. А что ты об этом думаешь?
– Спасибо, что спросила. Ты знаешь, я не позволяю себе давать непрошенные советы. Так вот, как твой друг, я бы сказал, что это очень интересный поворот. На мой взгляд, все, что происходит случайно, бывает особенно значимым. Собственно, твой жизненный опыт тому отличное подтверждение, не правда ли? – все перипетии ее скитаний по миру ему были известны и обсуждены по кругу несколько раз. – Так вот, как друг, я бы посоветовал тебе рискнуть, поскольку ты ничего не теряешь.
– А не как друг?
– А не как друг… То есть, как твой начальник… Я бы попросил тебя принять предложение и сделать таким образом очень значимый и своевременный вклад в имидж нашего общего дела.
– Ты серьезно?!
Маркус подозвал официанта, и вместо счета попросил еще один кофе. В ее размеренной жизни удивлений сегодняшнего дня хватило бы уже на полгода. Шеф не просто решил обсуждать работу, но и продолжил при этом свой завтрак.
Да, в последние месяцы на них действительно написали несколько очень жестких статей, и возможно он думал о работе и дома, но не настолько же, чтобы отказаться от собственных ритуалов, которые были известны и беспрекословно соблюдались каждым работником компании. Для нее самой, они стали не просто рутиной для ублажения Маркуса, они стали ее собственными ритуалами, ее идеями, ее верой в ценность жестких границ.
Дальше она его слушала в пол-уха. Что-то про имидж, про угрозы, про загадочную смерть министра здравоохранения (найдена мертвой на велосипедной дорожке районного парка без следов насильственных действий, свидетелей тоже не нашлось). Той самой дамы, которая так активно лоббировала интересы эвтаназии. Смысл речи был понятен Элизабет, так же, как и план дальнейших действий.
Конечно, она сделает, как он просит. Конечно, она осознает возможную ценность этого шага. Что-то
там про пиар, про международное внимание, про интерес из такой дремучей России, в которой (даже в ней!!!) понимают ценность их миссии и прочее, и прочее. Только она никак не могла прочувствовать, что же за всем этим стоит – что на самом деле происходит с Маркусом? Она что-то упустила, не заметила, в какой момент все поменялось?Разве так сильно мог поменяться ее Маркус? Тот, который
Да, с годами стал более вялым, менее уверенным, в отпуск ездит чаще, смеется чуть реже, но все это такое естественное, нормальное что ли. Да и в принципе согласно его теории стабильными должны быть лишь регулярные перемены: с этим он продолжал справляться прекрасно. Новые костюмы, эксперименты со стрижками и бородой, новые путешествия, всегда авторские, с уникальным маршрутом. Последнее было в Исландию на джипах в компании абсолютно незнакомых мужчин со всего мира. Маркус рассказывал о нем месяца два, и ни разу не повторился.
Даже ей, искушенной бродяге-путешественнице, было завидно от описаний диких безлюдных бухт и безымянных водопадов, обрядов посвящения с картофельным шнапсом и тухлым мясом полярной акулы. Ей всегда хотелось попасть в его истории, в его воспоминания, в его путешествия. Со-чувствовать, со-переживать, со-прикасаться.
О своих путешествиях она рассказывала сбивчиво и скудно, только с ним получалось разговориться, потому что он умел мастерски задавать вопросы. Это не раз выручало во время острых дискуссий по рабочим проблемам в департаменте или министерстве, во время переговоров с инвесторами или местными органами власти. Маркус умел так сформулировать вопрос, что собеседникам хотелось говорить, говорить много и в «нужном» направлении. Он был прекрасной иллюстрацией для сомневающихся в ценности докторской степени по философии: умение видеть по-другому, умение анализировать, умение строить дискуссию можно использовать в любой профессии.
Теперь же, глядя на стареющего Маркуса, она вспомнила недавнюю серию документального фильма про Меркурий, как он предположительно потерял свою мантию: ее просто выжгло солнце, превратило в пепел, который разлетелся по нашей галактике, оставив Меркурия с одним лишь железным безжизненным ядром.
. . .
From: Elisabeth Shneider elizabethshneider@…
To: Michail P. bestwriter111@…
Уважаемый Михаил!
Вчера кроме согласия не успела ничего написать по делу. Что ж, давайте сразу к сути. Итак, предыстория. Честно говоря, обдумывание того, как нужно говорить и с чего начать, так меня утомило, что я решила писать, как есть, а уж вашей задачей будет привести все это в соответствующую форму. Все-таки из нас двоих именно вы – писатель. Поэтому, чтобы не тратить время на условности и объяснения, просто буду писать отрывками, в свободное время.
Что ж. Думаю, что началось все с истории с соседом. Сосед был генерал в отставке. Из таких типичных. Высокий, вечно борющийся с приросшим пузиком и круглящимися щеками. Вообще мужчина незлобный, добросовестный. Когда-то был действующим военным, или как там у них называется, воевал по-настоящему, а к пенсии в кабинет перевели, вот и расширился, заскучал, наверное. Они с супругой мне как дядя с тетей были. Всегда дружелюбные, общительные. Уже через год, как переехали, весь подъезд их знал и уважал. Он веселый и громкий, она приветливая, интеллигентная, спокойная.
Потом он начал худеть. Ему удивительно шло. Черты лица стали острее, обозначились мужские скулы, мудрые морщинки. В какой-то момент его глаза превратились из китайски-заплывших щелочек в крупные карие, бархатные, глаза. В них появился блеск. Все мы думали: как похорошел, как идет ему эта жесткость и четкость черт, как приободрился он, взгляд стал острее, мужественнее, движения наоборот смягчились, ушла суета. Это длилось около полугода. А потом он продолжил терять вес слишком быстро. Щеки постепенно ввалились, под глазами легли коричневые тени, а тот принимаемый за задорный блеск превратился в лихорадочное свечение…