Уиронда. Другая темнота (сборник)
Шрифт:
Но этого не произошло.
На горизонте сгущались тучи, угрожая нашему будущему таким клокочущим черным мраком, который не могли развеять огни даже самого известного цирка в мире.
Зима. Одним серым унылым днем мы приехали в Орласко, городок в тридцати километрах от Турина. Нас встретили ряды одинаковых домов да убранные картофельные поля у подножия Альп. Над ними, на фоне клубящегося тумана, носились вороны, ищущие еду в замерзшей земле.
Тогда мне было семь, но я до сих пор отлично помню те домики и далекие горы. И чувство, что наш караван попал во враждебную страну-призрак. Главная улица казалась забытой здесь мантией,
– Веселенькое местечко, – заметила мама, вглядываясь в дымку, качающуюся за стеклом фургона.
– Да, веселенькое, – согласился папа. – У меня какие-то предчувствия. Не очень хорошие.
В лучшем случае мечты о славе ни к чему не приводят. В худшем – они приводят к трагедии, что и случилось с моей семьей. Слава не вечна. Рано или поздно даже самый великий полководец, даже самый лучший писатель исчезнет из памяти, из хроник, из Истории, потому что рано или поздно исчезнут и сами хроники, и История, и останется только неизменно преследующая нас пустота. И что будет дальше, за нею, понять нам не дано. Если не повезет, она может бросить свои тени и на нашу жизнь. Я понял это не сразу, оплакивая навсегда утраченное материнское тепло, в то время как мой сошедший с ума от горя отец запирался в фургоне и занимался немыслимыми тренировками.
Словно похоронная процессия в поисках подходящего для захоронения места, мы тащились к центру тихого сырого Орласко. По дороге нам встречались жители и, конечно же, дети.
Цирк существует – цирк живет для детей. Но в этом городке даже они казались лишь бледными тенями, напоминающими наброски людей, которые никогда не будут дорисованы.
Быстро закончив все формальности, директор вернулся на площадь, проклиная все на свете. Он был зол – как человек, понимающий, что ничего хорошего ждать не приходится. Черви банкротства давно точили его. Через несколько лет он покончил жизнь самоубийством – обрызгал себя кровью козы и вошел голым в клетку с тиграми, держа в руках бордовую книжечку – может, бухгалтерскую, а может, дневник, где описал свое отчаяние и попрощался с миром. Я не знаю, да и какая разница.
Под подозрительным взглядом желтых глаз толстого муниципального служащего ребята быстро поставили шатер. Сырой холодный воздух сквозь одежду пробирал до костей.
Шоу должно было состояться следующим вечером.
Утром по цирковым фургонам поползли непонятно откуда взявшиеся слухи. От одних к другим, зажигая глаза надеждой. Многим хотелось верить, что их ждет жизнь получше, чем эта.
– Судя по всему, сегодня на представление придет импресарио цирка Бальцелли! Будет искать новые таланты!
– Цирк сейчас на гастролях в Турине! Может, приедет даже сама мадам Бальцелли. Божественная Бальцелли!
– Вдруг они пригласят к себе кого-нибудь из нас?..
Хотя никто не мог подтвердить эти слухи, мои родители были вне себя от счастья – люди охотно верят в иллюзии.
Все взгляды обратились на них. В основном, с завистью. Потому что они подходили лучше всех. Лучше, чем противная, как комар, женщина-ядро, чем шпагоглотатель, поранивший нёбо несколько недель назад, чем сидящий на кокаине укротитель тигров, жалкие клоуны и неотесанный силач.
Невероятно быстро все разбежались по своим фургонам – словно вот-вот начнется град. Надо было еще раз продумать номера, внести изменения, отточить трюки, если вдруг импресарио или сама мадам Бальцелли действительно придут. Так сделали и мы.
В
глазах отца читалась решимость. Он взял меня на руки, взъерошил волосы (я до сих пор помню запах крема после бритья, кофе, пота и табака) и сказал: «Сегодня вечером мы будем выступать вместе. Сделаешь трюки, которым я тебя научил, изобразишь краба. Зрителям понравится, правда?»Я так мечтал об этом. И чуть не разрыдался от счастья. Даже весь задрожал.
Мое первое выступление.
Глаза матери были полны надежды. Она уже видела огромный цирк, отлично оборудованные фургоны, свет прожекторов, большие города и оглушительные овации.
– Сегодня вечером я буду выступать без защитной сетки, – объявила мама. – Как великие акробаты. Без страховки.
Папа с тревогой покачал головой, но отговаривать ее не стал.
Из жирного и плотного, как сало, тумана, ближе к девяти вечера стали появляться первые зрители. Усталые фигуры толпились у кассы, чтобы купить билет и на пару часов забыть о рутине. Молча, широко разинув рты, люди задирали головы кверху и оглядывали купол шатра, словно попали в фантастический собор, на другую планету.
Дети смеялись и кричали.
Директор зазывал собравшихся на площади жителей Орласко, которые не могли решиться купить билет.
Мы, артисты, наблюдали за происходящим из-за кулис, с волнением гадая, придет ли хоть один представитель цирка Бальцелли, и, сидя на неудобных пластиковых стульях, посмотрит наше выступление, или все ожидания напрасны.
Несмотря на холод и довольно позднее время, набился почти полный зал. Зрители жевали печенье и сладкую вату в ожидании представления; вот-вот включатся прожекторы и превратят их лица в размытые пятна.
А за пять минут до начала, когда все уже отчаялись, толпа прогудела «Оооо», и мы увидели, как директор цирка, подобострастно кланяясь, ведет небольшую процессию к лучшим местам.
Это была она. Божественная Бальцелли в сопровождении двух мужчин без шеи с тупым взглядом.
Я часто о ней слышал.
И хотя я был ребенком, мне стало интересно, почему же ее так называют. Божественной. Ничего божественного в этой женщине я не увидел. Высокая, сухая, как ива, закутанная в золотую тунику со странными узорами, мне она напомнила египетскую мумию. На яйцевидной голове покоился огромный тюрбан, из-под которого торчал орлиный нос и сверкали хитрые, черные, хищные маленькие глазки.
Пока Бальцелли проходила по залу, скользя, как угорь, и садилась на место в первом ряду, раздавались возгласы, вопли и аплодисменты. Она с усмешкой обвела взглядом наш видавший виды шатер.
Потом погас свет.
Директор, в глазах которого плясали огни прожекторов, объявил начало представления.
Артисты за кулисами, затаив дыхание, не сводили с Бальцелли глаз.
– Ну, давайте, – сказал кто-то.
Мы с мамой и папой обнялись.
И представление началось.
Все выкладывались по полной, просто из кожи вон лезли.
Словно хотели показать – мы тоже кое-что умеем.
Божественная Бальцелли бесстрастно следила за нашими потугами, изредка переговариваясь со своими спутниками.
Время летело с невероятной скоростью.
Когда директор объявил наш номер – наш с папой – я почувствовал ужасное волнение и восторг.
Мое первое выступление, да еще перед самой Бальцелли!
– Все будет хорошо, – сказал папа.
– Вы все сделаете замечательно, – улыбнулась мама. – Я вас люблю. Покажите этой старой ведьме, что такое настоящее мастерство.