Украденная память

– Расскажи, – попросила Катя.

– Не сегодня. В другой раз. Это длинные истории, с корнями, толстым стволом и пышной кроной. Ты дальше слушай. Тетрадка была поделена на две половины. В первой я должна была записывать свои удачи, радости и победы, во второй части – разочарования, падения и проступки. Тебе, конечно, поначалу будет тяжело сформулировать свои мысли, отделить, как говорится, зерна от плевел. Я-то привыкла, для меня это естественный процесс, как воды попить... Но ты должна научиться. Это единственный способ справиться с демонами, раздирающими тебя на части. Зато, когда ты выплеснешь свое глубинное, сокровенное на бумагу, тебе станет значительно легче. Попробуй.

Катя пришла на работу на полчаса позже. Влетела в вестибюль служебного входа и тут же удостоилась презрительного взгляда вахтерши.

– Опять, Королева, опаздываешь, трудовую дисциплину нарушаешь. Мабель Павловна уже интересовалась, пришла ли ты...

– Я на такси добиралась, – соврала Катя, – пробки чудовищные.

– На такси... – поджала губы Зинаида Васильевна. – Ишь ты!.. Ну ладно, беги.

Катя пешком поднялась на третий этаж. По узкому проходу, соединяющему лестницу с холлом, величаво вышагивал Порогов. Заложив руки за спину, он попыхивал сигарой. Рядом, сгорбившись в почтительном поклоне, семенил Яков Борисович Пескарь.

– Поймите, Михал Михалыч, голубчик, – приговаривал Яков Борисович, – ну не могу я так просто взять, снять одну артистку и ввести на ее роль другую. Здравствуй, Королева, – бросил он Кате.

– Здравствуйте, – кивнула она в ответ.

Порогов остановился, осмотрел Катю с ног до головы, задержался на беззащитно-голых коленях, многозначительно прищурился и пророкотал:

– Откуда вы, прелестное дитя? – Глазки его стали масляными, брызнули нехорошим блеском.

– Да это же Королева, – удивленно произнес Пескарь, – гример наша.

– Да? Странно, как это я раньше такую красоту не видел, – кокетливо хмыкнул Порогов и выпустил Кате в лицо струю вонючего дыма.

– Бог с вами, Михал Михалыч, – зашелся в дребезжащем смехе Яков Борисович. – Она у нас уже четыре года работает.

– Да? Странно... – повторил Порогов. – А почему же меня гримирует эта... Как ее?... – Он выразительно скосил глаза к носу.

– Агафонова, – с готовностью подсказал Пескарь. – Не волнуйтесь, я поговорю с Ржевской, мы попробуем заменить Агафонову. А ты, Королева, иди работай, – прошипел он в Катину сторону.

Катю дважды просить не пришлось.

В гримерном цеху было непривычно тихо. Мабель Павловна накручивала раскаленными щипцами парики, а Светка расчесывала накладные бороды.

– Извините, – начала Катя, – я в жуткую пробку попала, – решила она придерживаться придуманной версии.

– Ничего страшного, – улыбнулась Ржевская.

– Слышь, Королева, – попросила Агафонова, – сгоняй в буфет, принеси поесть что-нибудь. А то я не успела.

– Без проблем.

Катя пулей слетела по лестнице на второй этаж и толкнула тяжелую дверь. Буфет открылся буквально несколько минут назад, поэтому внутри было пусто и прохладно. Катя проскользнула к стойке, заказала блинчики – о Господи, опять блинчики! – с мясом. Больше ничего транспортабельного не было.

– На свидании была? – услышала Катя и повернулась на голос. В самом углу, за крайним столиком притулилась Лариса Бондаренко. Перед ней стояла чашка черного кофе, в руке дымилась сигарета.

– С чего ты взяла? – растерялась Катя.

– Нарядная такая, вся из себя, – усмехнулась Бондаренко и глубоко затянулась. – А ничего, тебе идет. Не каждая женщина в твоем возрасте может себе позволить носить короткие юбки.

– Думаешь? – улыбнулась Катя, проглотив колкость.

– Посиди со мной, а? – жалобно попросила Бондаренко.

– Я не могу. Меня там Светка ждет.

– Ничего, подождет, – икнула Лариса, и Катя вдруг поняла, что та абсолютно пьяна.

– Боже, Лара! Как ты спектакль будешь играть в таком состоянии? – ужаснулась Королева и, водрузив на стол тарелку с блинами, уселась напротив. Надо было что-то делать. Как-то приводить Бондаренко в чувство. К счастью, у Ларисы была небольшая роль и она появлялась на сцене только к концу первого акта. Так что время было.

– Не волнуйся. Сыграю прекрасно, великолепно, – мрачно хмыкнула Бондаренко. – Я же девушка талантливая. Не то что некоторые, – она неопределенно махнула рукой.

– Ларочка, милая, пойдем в гримерку, а? – взмолилась Катя. – Сейчас народ набежит. Не нужно, чтобы тебя такой видели.

– Да наплевать! Мне теперь на все наплевать, ясно? После того как он меня так подставил. В психушку сдал, козел. Словно я какая-то свихнувшаяся шизофреничка!

– Кто? Кто тебя подставил?

– «Кто-кто»... Дед Пихто! Слушай, а точно! – расхохоталась Бондаренко. – Точно ведь дед! Это они вдвоем меня – старик со старухой. Па де де из балета «Идеальная советская семья». – Она залпом допила кофе, сморщилась и прикурила новую сигарету. – Хреново мне, Королева.

Кате стоило большого труда уговорить Ларису подняться наверх, в гримуборную. Провожаемые многочисленными ироническими взглядами, они оказались наконец перед вожделенной дверью под номером 206.

Катя призвала на помощь Светку Агафонову, и весь первый акт они «реанимировали» Бондаренко. Кофе, массаж, холодные примочки. Кофе, холодные примочки, массаж. Массаж, кофе, далее по списку.

В антракте Катю вызвал Пескарь. Схватил под локоток и, нервно оглядываясь, увлек в темный узкий «аппендикс», непонятно зачем сооруженный.

– Учти, Королева, – наклонился он к Кате, обдав ее чесночными миазмами, пробивавшимися даже сквозь резкий аромат туалетной воды. Яков Борисович постоянно жевал чеснок, ужасно боялся вирусов. – Порогов требует тебя к себе, но я ему сказал, что Ржевская тебя не отпускает. Усекла?

– Усекла, – кивнула Катя, пытаясь дышать через раз.

– Что у тебя нет специального образования и что в принципе ты – ученик гримера. И не имеешь допуска к народным артистам. И вообще, – скривился Яков Борисович, – чего это ты вдруг так вырядилась, а? Во избежание дальнейших проблем прошу тебя больше так не одеваться. Поняла? Уф! – Он извлек из кармана белоснежный носовой платок и вытер лоб, покрывшийся бисеринками пота. – Все, Королева, свободна... – добавил он. Поправил неизменный шелковый шарфик, развернулся и торопливо ушел странной походкой: подбородок устремлен вперед, плечи и поясница, наоборот, оттянуты назад, пальцы растопырены, словно намазаны лаком для ногтей.

Катя вернулась в цех и устроилась в продавленном кресле, стоявшем здесь с незапамятных времен и помнившем, по слухам, юность «гения» – худрука театра, когда тот еще был начинающим артистом.

Скинула надоевшие сапоги, забросила ноги на потрескавшуюся деревянную ручку и закрыла глаза. Все уже было сделано, оставалось только собрать гримерные причиндалы и разложить по коробкам. Но это после спектакля. Ржевская чем-то убаюкивающе шуршала, и под этот уютный шелест Катя провалилась в дрему. Она балансировала на грани сна и реальности. Как вдруг зазвучала музыка. Катя даже подпрыгнула от неожиданности.