Украденная память

– Что это? – удивленно спросила Ржевская, сдвинув очки на нос.

– Не знаю, – хрипло пробормотала Катя. Потом наконец поняла и хлопнула себя по лбу: – Ох, ты, Господи, это же мой мобильник!

Она вскочила с кресла, на цыпочках – пол был холодный – скользнула к сумке, висевшей на «рогатой» вешалке. Извлекла надрывающуюся трубку.

– Алло! – крикнула Катя, но телефон продолжал звонить. – Вот черт, как же это включается? – Нашла нужную кнопку. – Алло...

– Катя?

– Да.

– Это Андрей Богданов. Привет. Не отвлекаю?

– Добрый вечер. Нет, не отвлекаете. То есть не отвлекаешь...

– Я вот по какому вопросу. Я тут кое-что выяснил. Насчет Юльки. Кое-что важное. Алло, ты слушаешь?

– Да, да, я слушаю, – затаив дыхание, ответила Катя.

– Понимаешь, о чем я?

– Ага, – тупо произнесла Катя и кивнула, как будто Андрей мог ее видеть.

– Я сейчас в командировку уезжаю, на пару-тройку дней. Просто позвонил, чтобы ты знала. Вернусь, расскажу. Хорошо?

– Хорошо. – Катя отключилась.

– Это, случайно, не тот симпатичный следователь звонил? – лукаво прищурилась Ржевская, глядя на Катю поверх очков. Совсем как Елена Анатольевна.

– Нет, не он.

– Жаль, – мечтательно протянула Мабель Павловна, – такой приятный молодой человек, совсем как во времена моей молодости. Какие тогда мужчины были! Сейчас таких днем с огнем не сыщешь, – вздохнула она и махнула рукой. – А этот милый, интеллигентный, все про тебя выспрашивал. И красавец! Я так обрадовалась тогда. Решила, что вот наконец-то подходящий кавалер для нашей Катюши. Так точно не он?

– Точно, Мабель Павловна, – устало улыбнулась Катя.

Тут ожила трансляция и трескучим голосом оповестила об окончании спектакля.

На улице заметно похолодало, с неба валила снежная крупа вперемежку с острыми струями дождя. Лужи покрылись ледяной коркой, тротуары превратились в каток.

Проклиная высокие каблуки, Катя скользила от автобусной остановки к дому. Она устала, продрогла и страшно хотела есть. Мамины блинчики, единственное блюдо, побывавшее в желудке за длинный день, казались верхом кулинарного искусства.

У подъезда толпилась стайка подростков. В расстегнутых куртках, с синими от холода лицами. Скрюченные пальцы намертво примерзли к пивным бутылкам.

В лифте некуда было ступить из-за кучи мусора. Катя брезгливо раздвинула его ногами, нажала кнопку. Открыв дверь квартиры, она скинула дубленку, ненавистные сапоги и... застыла. Что-то было не так...

В воздухе витал болезненно знакомый, но уже почти забытый запах. Смесь мужского одеколона и табака. Сердце забилось, как безумное, в висках застучало.

– Что это? – прошептала Катя сдавленным голосом и, не зажигая света, босиком прокралась в комнату. Никого... Так же, на цыпочках, прошла на кухню. Здесь запах ощущался сильнее. Костин запах...

Катя присмотрелась. Пусто... Дрожащей рукой нажала на выключатель. На столе стояла ваза с белыми розами – любимыми Костиными цветами, початая бутылка виски – любимого Костиного напитка и пепельница, полная окурков из-под «Кэмела» – любимых Костиных сигарет.

У Кати закружилась голова, и она прислонилась к дверному косяку. Постояла так несколько секунд. Потом ринулась к окну, распахнула его. Морозный ветер ворвался в помещение, ударил в лицо, растрепал волосы, поднял и закружил в танце сигаретный пепел. А главное, привел Катю в чувство. Она схватила большой пакет, сунула туда бутылку виски, окурки прямо с пепельницей, цветы прямо с вазой. Укололась об острый розовый шип. Слизнув каплю крови, завязала потуже ручки. Метнулась к входной двери. На мгновение остановилась, охваченная первобытным ужасом. Потом справилась с собой и выбросила пакет вместе с содержимым в мусоропровод.

«Не думай, не думай, – уговаривала она себя, остановившись на пороге квартиры, – нельзя думать. Можно сойти с ума. Это просто шутка, чья-то глупая шутка. Как в случае с запиской».

– Я жду... Я соскучился... – вдруг послышалось Кате. Или не послышалось? И родной голос прошептал это на самом деле, а поток воздуха услужливо донес до Катиных ушей?

Она стояла на самом сквозняке, но не ощущала холода. Внезапно сильный порыв ветра чуть не сбил Катю с ног, провыл в ухо радостное «у-у-у!», с грохотом захлопнул дверь. Стало тихо. Катя заперла все замки, принесла с кухни стул и подперла им дверь. Хотя зачем? Призракам двери не помеха. На ватных ногах Катя добрела до дивана, рухнула на него. Уткнулась лицом в подушку.

И тут зазвонил телефон.

Глава 28

Это знакомо многим. Вы чем-то озабочены, взбудоражены или напуганы. Подушка становится каменной, мышцы напрягаются, шея затекает. Пересчитаны все овцы и бараны, передуманы все мысли, вплоть до того, какая же цифра идет после миллиарда – триллион или биллион?

Лишь под утро вы впадаете в беспокойный, прерывистый сон на час или два. Если повезет. Бессонница, инсомния. Наталье Дроздовской больше нравилось название инсомния. Бесчисленное количество раз Наталья объясняла этот термин своим пациентам. Шестьдесят процентов больных обращались к доктору Дроздовской именно с этой проблемой. С различными формами нарушения сна. Поэтому она прекрасно знала, что, если не удается заснуть в течение часа, надо непременно встать и заняться каким-нибудь простым, монотонным делом. Не требующим физических усилий и эмоциональных затрат. Лежать – неправильно, бесполезно, необходимо перебить этот неверный настрой организма, и тогда все восстановится.

Но Наталья все равно лежала. Которую ночь подряд...

Она посмотрела на светящийся призрачным светом циферблат будильника. 5.25. Засыпать не имело смысла.

На понедельник была назначена операция. На понедельник, то есть на сегодня. Весь предыдущий день Наталья провела в клинике. Правда, к Павлуше ее пустили всего на десять минут. Нарядили в белые одежды. Простерилизованные и обеззараженные. В плотной маске было трудно дышать, кожа под специальным синтетическим материалом прела и отчаянно чесалась. А Павлуша плакал: «Мамочка, забери меня отсюда! Пожалуйста, мамочка!»

Это было невыносимо! Невыносимо. Словно в сердце всадили остро отточенный кинжал и медленно его поворачивали. Молодой самоуверенный профессор, слишком молодой для профессора и слишком самоуверенный для настоящего профессионала, подхватил Наталью под руку и проводил в свой кабинет, где угостил кофе.

– Не волнуйтесь, – беспечно улыбнулся он, – случай ваш, безусловно, серьезный, но решаемый. – Он так и сказал: решаемый, словно речь шла не о жизни ребенка, а о банковской ссуде или беспроцентном кредите. – Самое главное, что мы прояснили ситуацию с совместимостью, а остальное – дело техники и молодого, сильного организма.

Наталья тупо кивала ему в ответ и страшно злилась на себя за это. Сколько раз она сама, еще в бытность анестезиологом, говорила подобные утешительные слова пациентам и их родственникам. И они так же тупо кивали. «Хватит! – одернула себя Наталья. – Хватит об этом думать».

Где-то внизу сработала сигнализация. Раздался вой сирены, и вместе с ним ярко замигали фары, озаряя все вокруг рассеянным светом и разбрасывая зловещие тени. Тени змеями расползались по потолку и стенам спальни. И шипели. Нет, это не шипение, это дворник скребет лопатой по снегу, поняла Наталья, вскочила с кровати и затворила окно. Звуки исчезли.