Укротить Чудовище. Часть 1

Лишним точно не будет.

Хоть бы выдержал, хоть бы выдержал…

Секунды казались часами, долгими и муторными. Энергия налегла на барьер сильнее, тот заскрипел отчетливее, наверное, сейчас этот въедливый, похожий на несмазанные петли звук услышал бы любой, даже неодаренный.

Один удар сердца, другой.

И третий — вечность спустя.

Выдержал.

Контур дрогнул и, мягко спружинив, прогнулся в обратную сторону, отталкивая волну. И сила медленно, неохотно потекла к эпицентру, пересекаясь сама с собой, возвращаясь к барьеру, расходясь кругами на воде, пока не затихла, не успокоилась окончательно.

Не знаю, сколько времени ушло на выравнивание, не знаю, сколько мы лежали неподвижно. Тонкое ощущение мира вокруг тоже постепенно таяло, вибрация прекратилась.

Наконец Ром шевельнулся, осторожно приподнялся. По шороху я догадалась — горгула основательно присыпало всем, что летало и плавало по двору.

— Дезире?

Я кое-как разлепила веки, встретила встревоженный взгляд Рома.

— Я… кажется, в порядке.

— Хорошо.

Выше припорошенной бурой пылью головы расстилалось голубое небо в редких облачках. Никакой зеленой мглы и прочих явлений неприродного происхождения. Ром встал, встряхнулся, расправил и сложил крылья. Поморщился едва заметно и наклонился ко мне, помогая подняться.

— А ты как? — спросила я. Горгульи, конечно, каменные, однако и камень может треснуть.

Или чего похуже.

— Нормально, — небрежно откликнулся Ром и добавил с кривой невеселой улыбкой: — Жить буду.

— Уверен? — а то кто этих мужиков знает? Получат кучу травм, с жизнью мало совместимых, но станут упрямо заявлять, что, мол, все пустяки и царапины, до свадьбы заживет.

— Уверен. Лорд Данмар прав: нас трудно убить.

Кстати, о Мортоне.

Мы синхронно огляделись.

От замковых руин осталась лишь груда валунов разного размера, крепостная стена обвалилась полностью и безвозвратно, попутно погребя под собой окрестные кусты, растения, пробившиеся сквозь треснувшие плиты, исчезли под раскиданными по двору камнями, пылью и трухой.

— Леди Фреа? — позвал Ром.

Над местом, где прежде стояла Фреа, завис призрачный силуэт. Отпустив меня, Ром метнулся к нему и привидение растворилось бесследно, однако я успела заметить удовлетворенное выражение на полупрозрачном лице немолодого седовласого мужчины. Горгул же упал на колени и начал быстрыми движениями отбрасывать камни, затем бережно поднял на руки хрупкое девичье тело. Младшая леди Ренье нынче больше походила на бродяжку, заночевавшую под мостом, чем на респектабельную высокородную даму: грязная, растрепанная, рукав блузки порван, хотя видимых ран под краями ткани нет, кровавые разводы под носом и на губах, отчего те казались разбитыми и опухшими.

— Она жива?

— Жива, — Ром коснулся точки пульса на шее девушки. — Только без сознания и… — горгул опустил свободную руку ниже и вдруг отдернул.

— Что? — насторожилась я.

— Не знаю. Словно обожгло что-то… Ее надо перенести в безопасное место, осмотреть и в случае необходимости оказать помощь.

— Сможешь переместить ее домой… то есть в особняк лорда Данмара?

— А ты? Я не могу перенести сразу двоих.

— Перемести Фреа, а за мной вернешься позже, — отмахнулась я. Я-то вполне цела и стою на своих двоих, а бедная девушка еле дышит, да к тому же демоны разберут, как на ней отразилось произошедшее и что теперь вообще будет. — Не беспокойся, ничего со мной не случится. И мне надо поискать Мортона.

Ром поудобнее перехватил Фреа, выпрямился.

— Дезире, ты ведь понимаешь, что с высокой долей вероятности он мог не выжить… — голос горгула прозвучал тихо, с официальным суховатым сочувствием.

— Понимаю, — кивнула я. — Но мне надо убедиться. Иди уже.

— Я вернусь за тобой.

— Я знаю.

Ром вместе с Фреа исчез, и я осталась одна.

Еще раз огляделась.

Подобрав юбку, основательно перепачканную, в темных пятнах, — ох, полагаю, выгляжу я сейчас немногим лучше Фреа, — сделала шаг-другой, осторожно переступая через камни.

Больше никаких тел в пределах видимости.

— Мортон? Мортон!

И лишь вкрадчивый плеск реки за обрывом был мне ответом.

— –

Фреа

Правда крепка, горька на вкус, словно порция виски, выпитая залпом. Поначалу ты не можешь сделать вдох, на глаза наворачиваются слезы, в горле першит от с трудом сдерживаемого кашля, но стоит подождать минуту-другую, перетерпеть неприятные ощущения, и все разительно меняется. По телу разливается тепло, голова становится легкой и кажется, будто ты готова обнять весь мир.

Надо только подождать.

Я жду. Мне неприятно общество семьи, любое общество, вынуждающее улыбаться натянуто и болтать о всяких пустяках, когда больше всего на свете хочется посмотреть в глаза тех, кого я люблю, и спросить.

Вы знали? Вам известна правда обо мне, вашей сестре, родной и двоюродной, известно, что со мной сделали и зачем? Рассказал ли вам о том мой отец, или это тайна для всех, не только для меня?

Стараюсь не думать об этом. Не знаю, как буду относиться к Элану и Катерине, если вдруг им что-то известно.

Не знаю, как отныне относиться к папе. Никак не могу взять в толк, почему я, за что он так поступил именно со мной? Папа любит нас обеих, но мне, особенно в юности, казалось, что меня он любит немного больше. Балует. Позволяет то, чего не позволяет Катерине, чего не позволяют другие высокородные отцы своим дочерям на выданье.

Меня не отправляли ко двору в услужение Ее величеству Антуанетте. Я приезжала на сезон, если хотела, и проводила при дворе столько времени, сколько желала, веселилась и дружила с теми, кто мне нравился, а не с теми, кто мог быть полезен нашей семье. Я читала что хотела, одевалась как хотела — само собой, оставаясь в рамках, дозволенных молодой леди из хорошей семьи. Говорила что хотела и, хотя никогда не произносила ничего фривольного или кощунственного, неприличного, меня никто не поправлял, не одергивал, ничего не запрещал. Я знала, что от меня ждут и какой я должна быть в глазах общества, дабы не уронить честь и имя рода, и я всегда, всегда старалась соответствовать, всегда помнила, что я Ренье.

Меня не пытались выдать замуж против моей воли. Если кавалер был мне неприятен, я без малейших колебаний отвергала его, и папа никогда не спорил, не возражал, кем бы ни был этот молодой человек, из какой семьи бы ни происходил. Подруги завидовали мне, говорили, что я счастливица, могу выбирать жениха по своему разумению, могу выйти замуж по любви, а я смеялась. Такая, как я, не может сочетаться браком с любимым, никто не отменял долга перед семьей, просто событие это казалось тогда бесконечно далеким, недостижимым отчасти. Я не вышла замуж ни в двадцать лет, ни во все последующие годы, так кто знает, когда оно еще произойдет?

И все же я не спорила с папой, когда он настоял на кандидатуре лорда Данмара. Я не до конца понимала причины, побудившие папу принять его предложение, однако поступила так, как и должно поступать доброй благочестивой дочери, послушной родительской воле.

Мелькает мысль попросить Катерину связаться с папой и потребовать объяснений у него самого, но я сразу же отбрасываю ее. Едва ли папа в чем-то признается по «переговорному» зеркалу ведунов.

После завтрака я ищу благовидный предлог избавиться от общества сестры и брата. В доме поднимается суета, непонятная, нервозная, однако нас не касающаяся. Элан пытается выяснить, в чем дело, но Фабиан настоятельно рекомендует ему оставаться наверху и проследить, чтобы в полдень ни он, ни мы «не мельтешили на первом этаже». Катерина не скрывает недовольства, Элан признает со вздохом тяжелым, обреченным, что, похоже, не миновать ему беседы с лордом Данмаром. Лорд Данмар вскоре покидает дом, Дезире выбегает из своей комнаты, будучи одетой в прелестное домашнее платье в цветочек, пусть и несколько вышедшего из моды фасона, а Фабиан и вовсе исчезает с глаз. Пользуясь общей суматохой, я проскальзываю в ванную комнату, запираюсь там — Фабиан еще накануне успел починить выбитую щеколду.