Улей. Отверженная

— Мы отвернемся. — Юная разведчица с полупрозрачными крыльями понятливо улыбнулась и подала пример остальным.

Один из гвардейцев «случайно» обронил карабин с крюком, другой подпихнул ногой веревку. Второй дали шанс, и она им воспользовалась…

В детстве мы много лазили, покоряли вершины Улья, спускались по шахтам лифтов вглубь подземелий. Но то было на спор, и тогда была безупречная страховка — крылья. Все выглядело как игра. Сейчас же адреналин кипел в крови от осознания реальной опасности: несколько отвесных метров вниз и скользкие камни, обточенные временем и степными ветрами.

Вторая справилась! Под конец спрыгнула с трехметровой высоты и очутилась рядом с разбитой вдребезги головой Уугра. В отличие от большинства жителей Улья, мозгов у твари оказалось предостаточно. Почувствовав шевеление сбоку, я обернулась.

Рядом с распластанной тушей сидел Король отверженных. С тоской и какой-то невероятной лаской во взгляде он гладил волосатую лапу мертвого Палача.

— Ну и шороха ты навела.

— Я?

Волк поднялся, посмотрел наверх, где, как муравьи, суетились жители Улья, и, взяв меня за руку, направился в сторону степи, расстеленной у подножия города плешивым ковром. На горизонте маячили черные точки — полчище изгоев.

— Ты выпустил эту тварь? — Не сбавляя шагу, я выдернула пальцы из крепкого захвата.

— Ты плохо обо мне думаешь.

Выходец из гетто покачал головой, а в глазах блеснули лукавые искорки.

— Где твоя бутоньерка? — Его нагрудный карман был пуст. — Уугр — существо здравомыслящее, обладающее зачатками интеллекта. Он не мог ни с того ни с сего взбрыкнуть!

— Палач, как и я, посчитал День Пахаря глупым праздником, — усмехнулся мужчина и через минуту добавил: — А может, страус оказался жестким. Перья грызть удовольствия мало…

Рыкнув, разведчица, опрокинула Короля наземь и, сев сверху, сдавила рукой горло.

— Ты залил всю площадь кровью, убил десяток мирных жителей! От Правящего Совета почти ничего не осталось!

Не оказывая сопротивления, Волк лежал подо мной и беззвучно сотрясался от хохота. Но лишь до тех пор, пока я не назвала его «лицемерным и неблагодарным ублюдком».

— Почему сразу я? — В один миг став серьезным, он попытался освободиться от удавки на шее. — Я был с ее Величеством все это время.

И в словах самозванца не было ни грамма лжи. Разведчица поджала губы от досады и резко встала. Предводитель отверженных остался лежать на земле.

— Я не говорил, что у Душка есть Королевский сорт? — крикнул он мне в спину. — Уугры звереют от одного его вида… Ну что, теперь добьешь несчастного и обездоленного?

Хотелось, очень хотелось. Но со смертью Короля орда из отверженных никуда не денется. Кто я такая, чтобы вмешиваться в дела Ее Величества?

— Она приказала избавиться от Совета? — Я все-таки обернулась, чтобы посмотреть в лицо выходцу из гетто, взлетевшему по карьерной лестнице почти до небес.

Тот неспешно поднялся, отряхнулся от приставшей к одежде пыли и одарил меня жалостливым взглядом.

— От тебя.

Он глубоко ошибался, если надеялся своим заявлением перевернуть мое мироздание. Несколько лет назад Ники уже опрокинула его вверх дном.

— Так почему я до сих пор жива?

Приблизившись почти вплотную, Волк коснулся губами уха и шепнул:

— Мы уже с тобой мертвы, как и все отверженные, — и, мельком глянув на стены Улья, где стоял внешний гарнизон, побрел прочь от негостеприимного города.

Второму изгою ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Впрочем, гвардейцы рассматривали сверху труп Уугра, и дела им не было до двух тонких, удалявшихся в степь фигур.

Я брела за Королем без какого-либо смысла. Разведчица в принципе чувствовала себя потерянной, лишенной не столько поддержки, сколько дела всей жизни. Она собиралась реализовать мечту Ники, но человеческая девушка молчала. Порой казалось, что она и вовсе умерла. С выключенным двигателем можно по инерции катиться дальше, но на долгий путь этой энергии не хватит.

Стоило признать правду Волка — он делает хорошее дело: бывшему портному дает в руки иглу, повара ставит у котла, одному из подданных и вовсе позволяет бегать на четырех лапах… Только меня он использует по другому назначению. Почему?

— Давай я расскажу тебе свою историю, — словно в ответ на мои мысли, сказал он на одном из привалов. — Дорога длинная, а в тишине идти скучно.

После нескольких часов, проведенных в молчании, хриплый голос ненавистного спутника оказался неожиданно приятным для слуха.

— Королева в первый раз вытащила меня из лаборатории. Ей было интересно посмотреть, что за странный феномен прижился в ее законных владениях и как он будет вести себя не под прицелом ученых-исследователей, а, скажем так, в естественной среде. Я тогда был мелкий и совсем дурной. Столько гадостей наговорил, до сих пор удивляюсь, как меня не вышвырнули. Я же почти бросил вызов Ее Величеству! А она проигнорировала… Не дело же тягаться с семилетним мальцом, а вот приструнить его следовало бы. Так я попал в самое жуткое место, ад этого мира — в Лабиринт. Нет, не в клетки, — пояснил он по ходу повествования. — Я очутился по другую сторону: выскабливал пыточные в перерывах между сменами, мыл инструменты, был на побегушках у Палачей, в общем, делал много грязной работы. И просвета во всем этом деле не было…

Неудивительно, там даже лампы «светлячки» перегорают раньше положенного срока.

— Однажды наступил момент, когда я начал просыпаться от собственного крика. И тогда решил, что уже в полной мере отработал наказание ее Величества… Как ни странно, меня легко отпустили, и я вернулся в гетто. Не могу сказать, что там стал лучше спать. Чужие кошмары продолжали донимать ночами, а днем не давали покоя уже мои собственные. Спустя несколько месяцев я попал за стену. До дрожи боялся, что меня кинутся искать и вернут либо Королеве, которая придумает очередную изощренную кару лишь за то, что я вырос не под ее опекой, либо в лабораторию под круглосуточное наблюдение, где мне будет еще хуже. В гетто говорили, что без Королевской поддержки — так они называли те жалкие подачки — не выжить. А я смог. Всем назло.

В сгустившихся сумерках надменная улыбка Волка выглядела зловещей. И как разведчица ни старалась, не смогла проникнуться жалостью к ущербному существу, появившемуся на свет не в том мире.

— Когда я возвратился в родной уголок через несколько лет, меня вспомнили. Хотели даже прогнать. Старые и больные пошли на меня с палками, ты представляешь? На меня, рожденного в гетто!

«Вот мерзавцы, — усмехнулась Вторая. — Да как они только посмели!»

— Произошел бунт. Тогда под камнями завалило маленькую девочку. — Рассказчик грустно вздохнул, словно то было единственным злодеянием, о котором он искренне сожалел. — Будучи косвенно причастным к произошедшему, я поклялся вернуться за ней, когда шумиха уляжется, забрать с собой и позаботиться… если, конечно, она выживет…