Умница

Она недосыпала и работала через силу. Самсонов это заметил. Придя к ней однажды и увидев ее бледность, он спросил: «Что с вами, Нина? Вы неважно выглядите». Вздрогнув оттого, что он назвал ее по имени (во второй раз за время их знакомства!) и сжавшись от его бесцеремонного замечания, Нина пробормотала: «Ничего. Просто не выспалась». Это было правдой, или, по крайней мере, частью правды.

Перед уходом Павел Михайлович еще раз к ней пригляделся.

– Нет, Нина, все-таки вы мне не нравитесь. Я понимаю: вы вкалываете на полную катушку, и я это ценю. Вот что: возьмите-ка пару выходных, отдохните. Надолго я вас отпустить не могу, но, думаю, два-три дня погоды не сделают…

– Нет, спасибо, со мной все порядке, – проговорила Нина. – Просто…

– Что?

«Просто я вас люблю, чурбан вы этакий!» – мысленно прокричала она.

Павел Михайлович ждал, его серые глаза внимательно и по-доброму смотрели на Нину. Нине нужно было решаться – сейчас или никогда.

– Просто я кое-что обдумывала, решала один вопрос. Не спала до утра.

– Ну, и как? Решили вопрос? – поинтересовался Павел Михайлович.

– Не совсем. Но решу.

Павел Михайлович улыбнулся своей сотруднице ободряюще:

– Хорошо. Только для этого все-таки есть день. Мне нужно, чтобы вас хватило до конца. Потерпите, уже недолго. А потом все будем отдыхать.

Его массивная фигура скрылась за дверью. Сам он никакой усталости не выказывал, хотя, как было известно Нине, он каждый день работал с утра до поздней ночи.

Так Нина не призналась своему мужчине в любви, упустив тот редкий случай, когда он проявил к ней человеческое внимание. Она не призналась – и не уволилась. Все ее правильные мысли и решения об уходе из «Градбанка» были самообманом – она была не в силах отказаться от ежедневных встреч с этим сильным, бесцеремонным и бесчувственным человеком. Со своим любимым.

Нина присоединилась к тому многочисленному отряду женщин, которых она всегда от души презирала – женщин, безнадежно влюбленных в своего начальника. Она посмеялась бы над собой, но смеяться было больно – любовь ежом стояла у нее в груди.

С отцом Нина не виделась с тех пор, как была продана его компания. Они иногда перезванивались, чтобы обменяться несколькими пустыми фразами. Она ему желала здоровья, он ей – успехов. Ни тот, ни другой не предлагали встретиться, и даже эти короткие разговоры были обоим в тягость.

К тому же отец подолгу отсутствовал в городе – Лидия Григорьевна возила его по санаториям. Санатории делали свое дело, отец почти полностью восстановился после болезни.

Но был повод, который нельзя было обойти – отцу исполнялось пятьдесят пять лет. Отмечать решили у него дома, приглашены были почти все те же сотрудники по бывшей фирме, с которыми отец когда-то собирался праздновать успешную сдачу своего главного проекта. Отец позвонил Нине, пригласил; потом трубку взяла Лидия Григорьевна, сказала Нине несколько приветливых слов. Все старались делать вид, что между ними не было никаких обид и размолвок.

Это был случай возобновить отношения. Нина знала, что от нее требуется: сыграть роль любящей дочери, которая в день юбилея отца согреет его вниманием и не заденет никаких болезненных тем. Однако она с грустью обнаружила, что все это ее уже мало волнует: обиды перегорели, прежняя детская любовь к отцу иссякла, она была другим человеком.

Празднество началось хорошо. Лидия Григорьевна превзошла себя, стол ломился от великолепных закусок. Все были любезны и, кажется, действительно рады видеть юбиляра, который прекрасно выглядел и был вполне общителен, только временами как будто впадал в легкий транс и не реагировал на окружающее. Звучали тосты, звенели рюмки и вилки – всё как полагается. Нина подарила отцу красивый кашемировый свитер с рисунком «домино», который ему всегда нравился.

После третьей рюмки раскрасневшийся Николай Николаевич завел разговор о работе. Не замечая предупреждающих знаков Лидии Григорьевны, он поведал, что все основные сотрудники сохранили работу в компании, и дела в целом шли совсем не плохо. Новый директор был хорошим инженером.

– Да вы его знаете, Евгений Борисович. Он с вами раньше работал. – Николай Николаевич назвал фамилию нового начальника. – Ну, конечно, вам он не чета, Евгений Борисович, но ничего, толковый.

Нина взглянула на отца. Тот молча жевал ростбиф.

– Да, Евгений Борисович, хорошее предприятие вы создали, – не унимался Николай Николаевич и вдруг переключился на Нину: – Нине Евгеньевне тоже низкий поклон: спасла нас в трудную минуту. Все до сих пор удивляются, как вам это удалось, Нина Евгеньевна. Вот что значит иметь опыт во всех этих финансах и бухгалтерии. Я запамятовал: где вы работаете?

– Я работаю в «Градбанке», – негромко, но отчетливо произнесла Нина.

Возникла минутная пауза. Отец продолжал жевать ростбиф.

– А мы только что из Карлсбада! – воскликнула Лидия Григорьевна. – Вы не представляете, какая это прелесть. Такая архитектура, пейзажи. Только послушайте: я играла в рулетку в том самом казино, где играл Достоевский. Выиграла десять евро! Всем рекомендую съездить, в обязательном порядке… А теперь – горячее!

Нина не поняла, расслышал ли отец то, что она сказала. Но ей было все равно, ничего объяснять она не собиралась. При первой возможности она подняла тост за отца, пожелала ему долгих лет, после чего покинула празднество, сославшись на недомогание.

Нина, со своей любовью, продолжала работать у Самсонова. Ни на что не решившись, она безвольно подчинилась тому, что с ней происходило. Это было не в ее характере, вернее, не в ее прежнем характере, но теперь она уже и сама не знала, какой у нее в действительности характер и есть ли он вообще. Не знала – и не пыталась понять. Она вообще отошла от привычки анализировать свою жизнь, просто плыла по течению без мысли. И даже находила некоторую уютность в том, что уже ничего не нужно решать. Пусть будет, что будет.

Любовь жила в ее груди и вела себя там по-хозяйски, но постепенно Нина стала к этому привыкать, и все как-то вошло в колею. Нина стала высыпаться, перед сном всего раз двадцать мысленно направив своему мужчине слова любви. Стала высыпаться – и вернула способность сосредоточиваться на работе. Нина всегда умела и любила работать, это была ее спасательная шлюпка в море жизни, и эта шлюпка опять ее выручала.

Нина довольно быстро освоилась на двенадцатом этаже. Она теперь обитала на вершине, на Олимпе, куда большинство служащих банка не попадали никогда за всю свою жизнь. Если бы попали, они бы узнали, что бог-олимпиец тут только один: Павел Михайлович Самсонов. Все прочие, кто был сюда допущен, являлись не более чем приближенными смертными – они были возвышены, потому что обратили на себя благосклонное внимание великого директора, и могли скатиться вниз в одну секунду, стоило им вызвать его неудовольствие.

Однако приближенные очень ценили свое исключительное положение и давали всем остальным его почувствовать. Нина не раз наблюдала, как в коридорах и лифтах эти избранные приветствуют друг друга поверх голов рядовой публики, с особым выражением на лицах похлопывают друг друга по плечу и, переходя на доверительный полушепот, обмениваются новостями о каких-то важных делах, недоступных пониманию непосвященных.

Теперь Нина стала одной из них. И хотя она была всего лишь аналитиком, почти никогда не участвовала в совещаниях и не имела голоса в принятии каких бы то ни было решений, все знали, что директор ежедневно встречается с ней, выслушивает ее доклад, и это ставило ее очень высоко в банковской иерархии. Начальники управлений, заведующие отделами – все шишки, с которыми она прежде вовсе не была знакома, теперь приветливо здоровались, улыбались ей как своей. Можно было не сомневаться, что так будет до тех пор, пока нужда в ней не отпадет и Самсонов не прогонит ее туда, откуда она взялась.