Унаги с маком или Змее-Week

Нестор невольно глянул на собственные руки. Нет, все в порядке – обычный Нестор со следами еще не сошедшего летнего загара. Такие, как он, были среди гостей сегодняшнего вечера, но – единицы.

Кир заметил растерянность на лице своего подопечного и беззвучно рассмеялся.

– Я последний? – прокричал Нестор, но не услышал сам себя в шквале музыкальных порывов.

Наставник протянул руку для приветствия, а потом сделал знак – следуй за мной. Они прошли сначала мимо стойки, где Нестор, по молчаливому совету Кира, прихватил бокал с золотистым содержимым, а потом через несколько зон к противоположной входу стороне, к самой периферии второго яруса. Оказалось, что каждая зона имеет два-три выхода, ведущих в смежные помещения. Как только Кир и Нестор перешагнули порог одного из таких помещений, наступила тишина. Пусть не полная, но вполне достаточная для комфортного ведения разговора. В помещении было пусто, стояли столики в окружении стульев. Наставник пригласил Нестора за один из них.

– Приветствую, мой друг, – Кир приподнял свой бокал.

– Я последний? – снова зачем-то повторил Нестор.

– Это не важно. Собственно, на такие мероприятия все прибывают практически в одно и то же время. Те, кто дном пониже, – на несколько минут раньше; те, кто повыше, – на несколько минут позже. Последними прибывают неофиты.

– Как я?

– Как ты. И как еще несколько молодых Нагов. Кстати, что ты пьешь?

Нестор пригубил.

– Шампанское.

– А, ерунда какая. Шампанское и дома выпьешь. Вот, возьми мой бокал. Это местного разлива. Фирменное питие. Давай, меняемся. – Они поменялись бокалами.

– Вы фиолетовый, – констатировал Нестор.

– Пурпурный, – исправил Кир. – Я пурпурный. А каким мне еще быть? Все Наставники пурпурные. – Кир продемонстрировал хвостик пояса. Да, пояс халата и кожа Наставника были одного цвета. – Мы же говорили с тобой о цветовой дифференциации.

– Мы говорили, – кивнул Нестор. – О поясах.

– От чего же, по-твоему, зависит цвет пояса?

– От ранга. Ну, или звания. Как это у нас называется?

– Ничего ты не понял, мой друг. Ровным счетом ничего. А еще учитель истории. Путать причины и следствия крайне непрофессионально. Когда Наг «смотрит душой», что он видит – только цвет?

– Он видит сущность вещи.

– Именно! – обрадованно воскликнул Кир. – Он видит сущность! Кто ж на корпоративных вечеринках будет скрывать свою сущность? Они – вечеринки – для того и нужны, чтобы каждый получил возможность быть тем, кем он есть на самом деле. Чтобы ничего не нужно было скрывать, потому что здесь все свои.

– Халаты нараспашку по той же причине?

– Абсолютно справедливо! Таков дресс-код. Или, лучше сказать, таково правило, неписанное и негласное. Запахнуть халат – все равно что прийти в головном уборе. Или того хуже – в маске. У нас же корпоратив, а не карнавал.

– Не Раджас, а нудистский пляж.

– Нагийский пляж, – рассмеялся Кир. – Ничего, привыкнешь. В зал пойдешь или пока тут посидим?

– Мне бы сегодня уйти пораньше, – попросил Нестор так, словно хотел «слинять» с последнего урока, как шаловливый и лукавый ученик.

– Зачем?

– Мои родители в гости вечером обещали заехать. Неудобно. Да и Нина будет злиться.

– О, не переживай! – Кир небрежно отмахнулся. – Раджас – солидная организация. Получишь на сегодня командировочный лист. Так что о мелочах можешь не думать. Мы, помнится, не договорили давеча?

«Ничего себе – мелочи», – хмуро подумал Нестор. Потом решил смириться – ответ за все грехи все равно будет один.

Разговор накануне он помнил. Его в тот раз интересовал вопрос, почему так часто Наги используют корень «наг». Наставник же начал тогда издалека. Что ж, пусть заканчивает свой семинар. Танцы – все равно не для Нестора.

26

– Помнишь, мы говорили о том, что человеческое мышление, в отличие от мышления Нага, – это мир глаза, все человеческие понятия выводятся из зрения, а вся логика – это воображаемый мир света, – начал Кир. – Кстати, музыка звучит на нашем увеселительном и одновременно рабочем мероприятии именно потому, что только музыка может вынести за скобки зрительные образы, на которых держится традиционная логика Взвеси.

– Раджас нелогичен?

– Некорректный вопрос. Каждой системе координат присуща своя логика, которая будет НЕ-логикой в иной системе координат. Миры трилоки – Саттва, Раджас, Тамас – нелогичны даже по отношению друг к другу. Что уж тут говорить о Взвеси? Ты же учил историю. Ты даже преподаешь историю. И потому можешь лучше меня привести множество примеров, когда мысли, слова и деяния в одну эпоху были приемлемы или даже являлись образцовыми, в другую же – были высмеяны или подвергались решительному порицанию. Отношение к торговле людьми, к формам жертвоприношения, к эталону женской красоты… Да мало ли? Так что даже в пределах самой Взвеси рождаются такие логические оксюмороны!

– Как это связано со словоупотреблением? Вопрос же был именно об этом.

– Напрямую! Человек видит окружающий мир, берет этот мир в плен зрительных образов, соотносит с образами определенные слова. Так рождается язык народа. И, как видим, этот язык сформирован окружающим миром, ландшафтом. Степной кочевник поет о степи, бедуин – о пустыне, суровый норманн – о скалистых фьордах. Знаешь сколько слов обозначают морской лед в языке юпик, у эскимосов Аляски? Около сотни. Чем важнее для народа тот или иной предмет, то или иное явление, тем больше синонимов, этот предмет или явление называющих. Конечно же, с оттенками значений. Каков ландшафт – особенности местности, природных условий, флоры, фауны и прочих взаимосвязанных факторов – таков язык; каков язык – такова культура; какова культура – таков народ.

– И такова его история.

– Совершенно верно! История языка – это история народов: их переселения, завоевания, ассимиляции, сецессии, – отражение всех этих процессов обязательно будут зафиксированы в языке. Чем более похожи языки народов, тем ближе эти народы, тем меньше между ними конфликтов. Потому как именно язык срабатывает в качестве транспондера «свой-чужой».

– Я бы поспорил, – скептически заметил Нестор. – История знает множество примеров междоусобной вражды.

– В каждой гражданской войне всегда можно найти иноземную руку. Это так же верно, как то, что мы сегодня напьемся, мой друг. Но мы говорили о людях. Говорили о том, что у каждого этноса свой дискурс. У нас, у Нагов, нет своего дискурса. Собственно, нас и этносом назвать нельзя. Нет общности территории, нет общности языка, нет общности культуры в ее человеческом понимании. Сущность Нага может проявится в представителе любого народа. Мы вне любого народа и одновременно глубоко в каждом из них.

– Сверхчеловеки?

– Откуда столько пошлости, мой друг? Набрались из голливудских шедевров в стиле примитивизма?

– Ну, я, скорее, о Ницше…

– Фридрих Ницше – весьма неординарный человек, может быть, даже – гений. Но его Полдень; bermenschа – это вовсе не культ одной расы Третьего Рейха и не культ лживых героев Голливуда. Конечно, нас можно назвать «надэтносом», но только в том смысле, что мы, будучи в каждом народе, не можем быть полностью автохтонными по отношению ни к одному из них. Мы – интерэтнос. А еще вернее – подэтнос, учитывая нашу метафорическую локализацию. И мы – не человеки. Вернее, не только человеки. Наги воплощаются во всех иллюзорных мирах Бытия, в том числе, и во Взвеси. На нас, на нашу культуру оказывают влияние все языки всех времен и всех народов. Но своего у нас нет. К чему улыбка, мой друг?

– Да вспомнил. Вычитал недавно. В одном детском романе.

– Что именно?

– Про мальчика-волшебника, который говорил на нашем языке. На языке, которого нет. Не помню, как там назван этот язык.

– Парселтанг. Он же серпентарго. Каково? Года два эта тема забавляла весь Раджас. Как называли людей, говорящих на парселтанге? Змееусты. Если быть точным, то получается – нагоусты.

Кир засмеялся так заразительно, что Нестор невольно проникся весельем Наставника.

– А мы, Наги, коль можем говорить с людьми, – людеусты! Или людоусты, – не унимался Кир. – А раз уста – это губы, то мы – людегубы! Ну, или людогубы.