Унгерн: Демон монгольских степей

— Мне он не начальник. Я князь Фуршенга. У меня своих офицеров много. Уходите или я прикажу своим воинам вас самих арестовать до приезда барона...

После этого в Даурии начался бой между «своими», который Гражданская война на этой приграничной железнодорожной станции за свою историю не знала. Князь Фуршенга сумел дать знать харачинам в казармы о случившемся и сел в глухую осаду, решив защищаться до последнего. Человеком, предводитель степных разбойников был, вне всякого сомнения, храбрым. Продержавшись до темноты, княжеские конвойцы могли ночью пойти на прорыв.

Дом был окружён поднятыми по тревоге конниками-бурятами. Когда они пошли на первый приступ, княжеские телохранители, стреляя из окон и не жалея патронов, отбили его. Тогда полковник Шадрин, стремясь избежать неоправданных потерь, приказал придвинуть к месту событий стоявший на станции бронепоезд «Грозный» и расстрелять княжескую резиденцию-крепость из орудий:

— Целить в окна, дверь. Дом развалить до основания. Бурятам отойти на безопасное удаление, чтобы осколками не накрыло...

Толстые кирпичные стены, неодолимая преграда для винтовочных пуль, оказались беззащитны для артиллерийских 75-миллиметровых снарядов. И после нескольких метких залпов пушек бронепоезда дом князя был разрушен. Но Фушенга и его телохранители с первым орудийным выстрелом укрылись в подвале. Когда буряты пошли на приступ развалин, их вновь встретили пальбой из винтовок.

Тогда бронепоезд «Грозный» стал методично обстреливать то, что осталось от кирпичного дома князя. Однако разрушить снарядами бетонированные подвалы оказалось делом сложным и длительным. Тем временем бурятский полк начал разоружение второго полка Азиатской дивизии — харачинского. Казармы монголов были окружены со всех сторон, и они, морально подавленные пушечным грохотом и видом разрушенной до основания резиденции своего вождя, стали сдавать оружие. Да и к тому же они понимали, что всякое сопротивление бесполезно и будет караться только смертью.

«Грозный» обстреливал из своих 75-миллиметровых орудий развалины до трёх часов пополудни. Когда из подвала перестали звучать винтовочные выстрелы, пушечный огонь прекратили. Князь Фушенга и все его телохранители были убиты.

После этого полковник Шадрин приказал изолировать командный состав харачинского полка. Четырнадцать офицеров-монголов, известных своей близостью к князю, посадили в бронепоезд и отправили в Читу на атаманский суд. Но в пути за арестованными должного надзора не было. На полпути харачины напали на конвой, завладели его оружием и двумя головными вагонами бронепоезда. Не сумев захватить весь бронепоезд, они заставили машиниста паровоза ехать обратно, в сторону Даурии. Монгольские офицеры надеялись прорваться на полном ходу через станцию на ту сторону границы, в Китай, в родные кочевья.

Однако в Даурии уже знали о случившемся и перед мчавшимся бронепоездом заранее перевели стрелки. Состав оказался в станционном тупике. Харачинские офицеры отчаянно отстреливались, но атакующим бурятам удалось захватить паровоз. Два передних вагона были отцеплены, после чего их подвели под прямой пушечный выстрел дивизионных батарей. Несколько орудийных выстрелов прямой наводкой превратили два вагона бронепоезда в груду искорёженного металла.

Срочно вызванный из Харбина генерал-майор фон Унгерн к своему ужасу понял, что от его Азиатской конной дивизии осталось немногим более половины людей. Харачины всё ещё находились в Даурии под «домашним арестом», будучи разоружены и лишены большинства своих офицеров, уже не говоря о «монгольском князе» Фуршенге. Унгерн был в тот же день вызван в Читу к атаману Семёнову:

— Ты расскажи, Роман Фёдорович, как у тебя под боком созрел мятеж против моей атаманской власти?

— Мятежа, Григорий Михайлович, думается, харачины не устраивали.

— А майор Куроки говорит обратное. Уж он-то положение в Даурии знает получше меня самого.

— Нашим японским советникам надо больше приглядывать за китайскими властями.

— Значит, князя Фуршенгу подкупили пекинские дипломаты, что вели переговоры с премьер-министром Нэйсэ-гэгеном?

— Значит, так. Именно они. Мне Шадрин доложил именно в таком духе о мятеже. Китайцы хотят отнять у нас монголов.

— Что будем делать с арестованными харачинами? Ведь не рубить же им всем головы.

— С харачинским полком надо поступить так. Отправить под хорошим надзором из казаков в Верхнеудинск воевать с большевиками. Подальше от кочевий. Там они окончательно одумаются, почувствовав вкус военной добычи.

— Разумное предложение. А что теперь делать с даурским правительством?

— Оно мне на станции совершенно не нужно. Тем более теперь. Я отправлю Нэйсэ-гэгена с харачинами к Верхнеудинску. Эти министры — пустые люди. От них всех толку меньше, чем от одного солдата.

— Согласен. Пусть тоже повоюет со своими министрами против красных партизан.

— Пусть. А я начну пополнять Азиатскую дивизию. Харачинов в ней было едва ли не половина состава.

— Пополняй. Денег из казны я тебе, сколько можно, пришлю на днях. Серебром, китайскими ассигнациями. Но на многое не рассчитывай. Мне армию содержать надо...

— Армия, как мне кажется, должна содержать сама себя. Войной кормиться, а не атаманской казной...

Харачинский полк действительно был направлен для борьбы с партизанами. К концу 1919 года партизанское движение охватило большую часть Забайкальского края. Во главе одного такого повстанческого отряда даже стоял родной дядя атамана Семёнова, известный под прозвищем «дядя Сеня». Японцы теперь в боях почти не участвовали, и потому семёновцы могли удерживать за собой лишь узкую полосу вдоль железнодорожной линии Верхнеудинск — Чита — Маньчжурия. К тому времени колчаковские армии генерала Сахарова и Ханжина потерпели на реке Тобол поражение.

Атаман Семёнов почти не использовал Азиатскую конную дивизию для действий против красных партизан. Не держала она и ни одного участка линии фронта. Он берег её для другой цели — своего утверждения в Халхе.

Но с партизанами бороться надо было решительно и незамедлительно. Семёнов создаёт в Верхнеудинске новую дивизию во главе с генералом Левицким. В состав этой дивизии и вошёл мятежный харачинский полк. Однако больших боев с красными дивизия не вела: атаман приказал ей готовиться к походу на Ургу. Такая же задача была поставлена и барону Унгерну. По замыслу Семёнова, столица Халхи должна была браться комбинированным ударом с севера и востока.

К тому времени ситуация в Урге изменилась. Живой будда, он же Богдо-гэген, не принял семёновского посланца генерала Левицкого, который должен был склонить монгольского правителя на сторону белого атамана. Последний не знал, что в Урге делами теперь заправлял министр иностранных дел Халхи «отъявленный» китаефил Цэрен-Доржи. Да и к тому же князья Халхи были настроены против харачинов, не раз грабивших их становища.

Унгерн мог только догадываться об истинных планах атамана Семёнова относительно похода двух конных дивизий на Ургу. Он, как и генерал Левицкий, ждал приказа из Читы начать вторжение в монгольские степи, но так и не дождался его. Семёнов в своих монгольских планах оказался на перепутье, долгие размышления не дали ему решения проблемы: идти на Ургу или не идти? С японцами на сей счёт он благоразумно советоваться не стал, решив:

— Не пустят они меня на Ургу. Я им там сейчас не нужен. А нужен здесь, в Забайкалье. А разве я один удержу его от большевиков...

Вскоре в Даурию прибыл посланец одного из князей восточной Халхи, с которым барон Унгерн поддерживал дружественные отношения, одаривая то винтовками, то патронами. Он привёз «дурные» вести из Урги:

— Мой князь просит передать генералу, что Урга два дня назад захвачена китайскими войсками.

— Много китайцев?

— Несколько тысяч. Но подходят всё новые и новые войска. Все с ружьями. Есть пулемёты и пушки. Конницы у китайцев совсем мало, и та плохая.