Унгерн: Демон монгольских степей

— Немецкому барону не стоит обитать в этой степи. Он должен жить в цивилизованном мире. Я приглашаю вас, господин генерал, в Австрию, в свой родительский дом.

— Весьма благодарен за приглашение, полковник Лауренц. Но принять его не могу.

— Почему, господин барон? Ведь моя Австрия та же Германия. А Вена — лучше Парижа: опера, кафе, аристократическое общество.

— В Австрии нет самого главного для меня.

— Чего же?

— Там нет войны, степей и духов Востока...

Командир Азиатской конной дивизии генерал-майор фон Унгерн крепко «обиделся» на самоуправство Каппелевского генерала Молчанова. В Даурии у двух белых генералов в присутствии свидетелей состоялся не самый дружеский разговор:

— Почему вы приказали выпустить из даурской гауптвахты всех заключённых? Да ещё именем командующего армией приказываете её совсем закрыть?

— Потому что генерал Лохвицкий, между прочим наш с вами командующий, возмущён тюремным беззаконием на территории вашей дивизии.

— Беззакония в зоне ответственности моей дивизии нет, не было и не будет, господин Молчанов.

— А списки незаконно расстрелянных без суда? А жалобы офицерских жён? А надписи на стенах камер вашей гауптвахты?

— С большевиками и им сочувствующими у меня всегда короткий разговор. И атаман Семёнов об этом прекрасно осведомлен. Остальных я воспитываю поркой. Но заметьте, берёзовая палка гуманнее казачьей нагайки.

— Тогда откуда у вас в камерах такие заключённые, как паровозные бригады в полном составе» пастухи с китайской территории, харбинские купцы и прочие невоенные люди? Это же не красные партизаны из тайги.

— Эти люди не подчинялись моим требованиям. И потому я приказывал брать их под арест. Для их же личного блага. В противном случае их могли лишить жизни мои конники.

— Но ни один из них не был отдан вами под суд.

— Зачем эти бумажные проволочки? Сейчас идёт война с большевиками и весь закон должен заключаться в словах командного состава.

— Я вам повторяю» господин барон. Всё, что творилось вами на станции Даурия, есть беззаконие в условиях военного времени. И генерал Лохвицкий приказал мне лично это зло пресечь.

— И что тогда ждёт меня, как командира Азиатской конной дивизии?

— Не скрою, барон: наши судебные чиновники готовят на вас уголовное дело.

— Что тогда мне делать? Бросить дивизию? Уехать на родину, в Австрию?

— Не советую. На КВЖД, в городе Харбине генерал Хорват печётся о соблюдении законности. Как российской, так и китайской. Он вам не позволит бежать через Маньчжурию...

Действительно, читинские судебные чиновники собрали целое дело по обвинению генерал-майора Унгерна в правонарушениях, прежде всего тяжёлых, связанных с «лишением жизни». Однако атаман Семёнов не дал делу хода. Да и не мог дать в той ситуации. Документы, подготовленные для начала судебного процесса, «легли под сукно».

Тогда возмущённый происходящим командующий Дальне-Восточной Русской армией генерал Лохвицкий решил напрямую подчинить себе Азиатскую конную дивизию, желая отправить её с тыловой железнодорожной станции на фронт против красных партизан. От такого подчинения барон Унгерн отказался наотрез. По такому поводу у него состоялась беседа по телеграфу с Читой, с атаманом Семёновым:

— Докладываю. Лохвицкий требует прямого подчинения дивизии лично ему, как командарму.

— Такое пожелание он высказал и мне, как главнокомандующему.

— Что вы ответили Лохвицкому?

— Я ему отказал. Азиатская конная дивизия будет и дальше подчиняться только лично мне, как атаману.

— Какие распоряжения будут мне?

— Завтра снимаете дивизию с квартир и в полном составе следуете к Акше. Линию монгольской границы не пересекать.

— Мои дальнейшие действия?

— Все последующие распоряжения получите в Акше лично от меня. Никаких приказов Лохвицкого впредь не исполнять.

— Вас понял. Приступаю к выполнению задачи...

Генерал Лохвицкий, человек настойчивый, решил ещё раз убедить барона Унгерна подчиниться его требованиям. В Даурию из штаба командующего белой армией был послан капитан Никитин, уже не раз бывавший здесь в служебных командировках. Когда в августовский день он сошёл с поезда, то поразился увиденным: на станции не было ни одного военного патруля, а кабинет коменданта станции был закрыт на висячий замок.

Капитан-каппелевец поспешил в даурский военный городок. Его казармы, конюшни и коновязи были пусты, двери распахнуты настежь. У штабного дома стояло несколько осёдланных коней. От всей Азиатской дивизии были в Даурии только генерал-майор Унгерн, его адъютант и нескольких бурят-конвойцев. Представившись командиру дивизии, капитан Никитин спросил:

— Позвольте спросить, господин барон. Где ваши полки? Почему казармы так спешно оставлены?

Ничего не говоря, генерал Унгерн взял посланца командующего за рукав выцветшей и во многих местах заштопанной защитной офицерской гимнастёрки и подвёл к открытому окну:

— Вы видите, капитан, вон ту сопку, что едва просматривается нами из окна?

— Вижу, господин барон.

— Это направление, куда ушла Азиатская конная дивизия.

— Если не ошибаюсь, по карте там Акша?

— Угадали, там действительно Акша. Сейчас я выезжаю туда из Даурии с моими последними бурятскими солдатами.

— Что мне передать в таком случае командующему, господин барон?

— Будьте любезны передать генералу Лохвицкому, что если он вздумает догонять мою дивизию, то пусть скачет из Читы к Акше. Но застанет ли он меня там — сказать вам сегодня, капитан, я просто затрудняюсь...

Капитан Никитин оказался в полной растерянности. Он, фронтовой офицер, каппелевец, понял одно: генерал фон Унгерн оголяет тылы белогвардейцев на линии железнодорожной магистрали. И уходит из Даурии без приказа. Никитин спросил:

— Господин барон. А кто же будет защищать Даурию? Какой гарнизон?

— Я пока оставляю здесь китайскую сотню подпоручика Гущина. И японскую сотню числом в 70 человек. Здесь пока ещё находится часть дивизионного обоза: 189 подвод с возчиками.

— Хорошо, я доложу об этом генералу Лохвицкому. А кого оставляете в Даурии за себя, смею спросить?

— Известного вам полковника Сипайло. При нём будет находиться комендантская команда.

— Но это же человек-зверь. Разве можно на него положиться?