Уроки переносятся на завтра
Шрифт:
Дела снова пошли в гору. Торговал он осторожно: в руки давал только тем, кого знал лично, или по хорошей рекомендации. Для отвода глаз каждый день ходил на работу, взял там на себя какую-то общественную нагрузку — вроде, распространителя билетов лотереи ДОСААФ — и записался в хор местного дома культуры. Но все эти ухищрения не помогли ему.
Вернулся он как-то домой, а там уже полно милиции и понятых. Вспарывают матрацы, подушки, вёдрами в сенях гремят, обнюхивают кастрюли и бидоны. Жена, понятно, в слезах, но на неё никто внимания не обращает. Закончили они в доме и перешли в огород. Перекопали картошку, хотя ей ещё две недели положено сидеть в земле было, обломали
– Эх! Филя, Филя!
– сказал ему участковый.
– Мы к нему, как к человеку. А он?
Был народный суд. Куча свидетелей, пострадавших. Приехал сам директор трикотажной фабрики, где подсудимый работал — положительные характеристики привёз. Ну, конечно, всех детей жена притащила, теща нарядилась в траур и рваное. Два часа они заседали и постановили дать Филиппу год условно с конфискацией всей алюминиевой и оцинкованной посуды.
– Но он не собирался сдаваться на милость врагу, - предположил Серега.
– Ни за что!
– согласился Шнырь.
– Он только сделал небольшую паузу. Притормозил. Во-первых, чтобы волны успокоились, во-вторых, чтобы вывести мысли на простор. На новый уровень. В библиотеке целыми днями пропадал, читал классиков...
– Самогоноварения?
– не поверил Дед Магдей.
– Ну, что ты! Мы их знаем совсем с другой стороны. Но умный человек, на то он и умный, что сумеет найти то, что ищет. И даже там, где другим кажется, ничего нет.
– Гадом буду, у Тургенева он идею слямзил!
– выскочил ББМ.
Серега недоверчиво посмотрел на него:
– Где именно?
– Точно не помню. Но у него же вечно все эти мужики, деревня. Значит, и самогонка.
– Тогда уж, скорее, Гоголь. Или Некрасов.
– Поэт?
– А что ты имеешь против поэзии?
– Ну, не знаю... В стихах про самогон как-то не очень.
– Почему нет? Рифмуется отлично. Самогон — вагон. Помнишь, ехали отец с сыном в поезде? «А по бокам-то всё косточки русские...»
– Иди ты!
– ББМ начал сомневаться.
– Или: самогонка — девчонка. «Спрячь за высоким забором девчонку, стырю её с самогонкой!»
– Не спорьте, - вмешался Атилла.
– Дайте дорассказать.
– Да. Заткнитесь, - поддержал его народ.
И Шнырь вернулся к тому месту, где его так бесцеремонно оборвали.
– Литературный труд назывался: «В августе сорок четвёртого».
– А! Про разведчиков!
– обрадовался ББМ.
– Не столько про разведчиков, сколько про контр-разведчиков, - поправил его Шнырь.
– В книге немецкие диверсанты уходили от преследования, постоянно меняя дислокацию. Каждый раз их рация выходила в эфир в новом месте и вела сеанс не более пяти минут. Казалось бы, что общего между самогонным аппаратом и рацией? Но Филипп сумел ухватить из произведения главное: сделать точку передвижной.
На последние сбережения он купил мотоцикл с коляской и оборудовал его для своих целей. Аппарата, как такового, не было и в помине. Он заливал брашку в самодельный радиатор, который нагревался от двигателя, пары выходили через выхлопную трубу, смешиваясь с отработанным бензином, а конденсат капал в специальный пластмассовый контейнер, расположенный в люльке.
Для пущей конспирации он поменял работу и устроился курьером в газету. Он мог теперь безнаказанно разъезжать целыми днями по городу, вырабатывая самогон и не вызывая подозрений. Другим преимуществом нового подхода стало то, что он мог доставлять зелье прямо на дом алкашам, за что брал дополнительные
пятьдесят копеек с бутылки. Пустяк, скажете, но вы умножьте цифру на объёмы.Парковал он мотоцикл во дворе, не стесняясь, а контейнер с жидкостью оставлял в тайнике. В лесу. На-ка, поймай его! Менты с ног сбились, разыскивая аппарат. Раза четыре обыск у них проводили — всё впустую. А коли улик нет, то и суда нет. Показания алкашей не в счёт.
– И как же он попался?
– спросил Железный.
– Вот. Тут мы подходим к самой грустной части нашей истории. Погубила его женщина.
– И карты!
– пошутил Серега, но получил за это подзатыльник от Юли.
– У парня появились бабки, и не нам его винить за то, что он не сумел ими правильно распорядиться. Он ведь с детства больше десяти рублей в руках не держал. А тут приоделся, расправил крылья, так сказать, похорошел. Ну и, ясное дело, его сразу приметила одна особа. Разрушительница семей. Вот и стал он после работы задерживаться, в рестораны её водить. Дома говорил, что хочет побольше выработать продукции.
Сначала жена ему верила. Да и как не верить: в доме достаток — только что птичьего молока нет, дети сыты-обуты, мебель румынскую купили опять же. Но потом какая-то сволочь про мужа ей всё доложила. Убедиться в том, что это правда, не составило труда. Как увидела она своего суженого на мотоцикле с чужой бабой на заднем сиденье, так и проплакала всю ночь.
А девушка она была гордая, дворянских кровей. Другая бы на её месте в милицию мужа заложила или в местком — за аморальное поведение. Но она задумала их погубить. Выследила маршрут, по которому они каждый день катались, и перед самым их появлением растянула через дорогу прочный канат. Вот они со всей дури на него и налетели.
Кровища кругом, самогонные пары, аж глаза режет. Девица та подлая — сразу насмерть. Как головой в столб вписалась, так душу и отдала. А Филипп живой. Ногу сломал, пару рёбер, а так — хоть завтра снова на свадьбу. И милиция тут как тут. Что, мол, такое здесь произошло?
А супруга подходит к Филиппу и говорит: «Это тебе за твою верность».
Понял он всё, и тут же раскаялся. «Вяжите меня, - говорит он милиционерам.
– Я один во всём виноват. Напился пьяный, за руль сел, скорость превысил. Чуете, как разит от меня?»
Не стали они подробно разбираться в этом деле, раз человек сам с повинной к ним в руки лезет. И намотали Филиппу десяток лет строгача. Припомнили ему и условный срок, и первый инцидент с прощением.
Шнырь замолчал, изучая реакцию публики.
– Он до сих пор сидит?
– спросил участливо Серега.
– Да. Годков пять ему осталось. Если амнистия не случится. Или наоборот — не вляпается во что-нибудь ещё.
– А семья?
– А что семья? Развелись они. Говорят, бывшая его снова замуж вышла.
– Вот что бывает, - глубокомысленно произнес Атилла.
– Когда личная жизнь мешает производственной.
– Что ты имеешь в виду?
– напряглась Юля.
И великан засмущался.
Человек, лишённый душевного фундамента, подобен упавшему с дерева листу, гоняемому ветром. Любое, даже самое лёгкое дуновение, приводит его в смятенный трепет. Кратковременный порыв — и вот его уже несёт в неведомую сторону, безжалостно переворачивая и трепля. Едва он завалится в какую-нибудь укромную щель, как уже в следующую секунду катится по мостовой, отчаянно бросаясь в ноги прохожим.