Уроки переносятся на завтра

– Добрый день!
– произнёс он заранее приготовленную фразу.

И обомлел.

За стеклом, словно в витрине роскошного магазина, сидела Нина — девушка его давней мечты, от которой он сходил с ума в восьмом классе. Предмет его первой любви, бесконечных воздыханий и сладострастных мечтаний.

Она тоже узнала его.

– Ты что здесь делаешь?
– даже как-то немного грубовато спросил Иван.

– Работаю. А ты?

– Я?

«Иностранный шпион!» - ехидно крякнул кто-то в Ванином мозгу.

– Да так. Погреться зашёл.
– Он дунул на руки, изображая окоченение пальцев.

Теперь настала очередь Нины открывать от удивления рот.

– Здесь не положено, - наконец, сообразила она.

Иван сделал испуганное лицо.

– Правда? Я не знал.

Пока они молчали, через турникет проследовала делегация серьёзных мужчин в ондатровых шапках, махнув в воздухе корочками.

– Попадёт мне, - призналась Нина.

– Понимаю, - отозвался Иван, но с места не сдвинулся и посмотрел ей прямо в глаза.
– Что ты делаешь сегодня вечером?

– Не знаю, - растерялась девушка.
– Я так далеко свою жизнь не планирую.

– Может, сходим в кино?
– продолжал наглеть Иван.
– Или в кафе?

Нина кивнула, согласная на приглашение, однако было не понятно, на которое именно.

– Встретимся на Урицкого в семь часов. Возле «Дома одежды». Идёт?

– Хорошо.

– Тогда до встречи!

Иван вылетел на улицу и зачерпнул ладонью снега, чтобы обтереть лицо.

Неожиданный поворот событий спровоцировал его на череду дальнейших нестандартных шагов. Вместо того, чтобы отправиться домой и привести себя в надлежащий вид перед свиданием, он помчался в общагу, разыскал там Шныря и сообщил ему прямо в лоб:

– Снимаю с себя полномочия! Не справился! Не оправдал доверия!

Урка, мирно швыркавший в одиночестве чаёк, ободряюще похлопал его по плечу.

– Что ж. И не такие глыбы крошились в труху под грузом ответственности. Завтра же проведём собрание и рассмотрим другую кандидатуру.

– Завтра?

– А что? Активистов предупредить нужно. Повестку набросать. А то как же.

Шнырь поманил Ивана пальцем.

– Всё прекрасно понимаю. Сам бывал в подобных ситуациях. Но ты не дрейфь. Мы тебе вилки в колёса вставлять не будем.

На том они и расстались, и Ваня вернулся домой, едва успев скомкать и порвать оставленную записку перед приходом матери.

Глава 40. Побег

Ночь, проведённую в кастелянской, Фара квалифицировал для себя как ужасную. Лишённый свободы слова и передвижения, обдуваемый сквозняками через многочисленные щели, он пролежал с открытыми глазами в обществе одеял и простыней целую вечность, разрабатывая план мести.

Воображение рисовало ему центральную городскую площадь возле облисполкома, заполненную возбуждённым народом, в середине которой возвышался помост с установленной на нём плахой. Рослый палач в красном колпаке с прорезями для глаз чинно прохаживался по краю сооружения, поигрывая топором. Его то и дело освещали фотовспышки журналистов местных газет и телевидения, для которых он с явным удовольствием позировал, становясь на колено и обнажая бицепсы.

В партере сидели представители общественности, партийные и хозяйственные работники, заслуженные деятели искусств. Фара находился в их рядах со свежеприколотым орденом на лацкане пиджака, торжественный и невозмутимый. К его уху поминутно склонялся помощник, докладывая о развитии событий.

Наконец, толпа с протяжным охом расступилась, и в образовавшийся живой коридор ступил конвой, ведущий закованного в кандалы Атиллу. Кровоподтёки на его лице свидетельствовали о том, что с ним не церемонились, а рваные лохмотья, заменявшие одежду, едва прикрывали измождённое тело. Ну, да уж не обессудь, голубчик. Преступлениями своими ты породил такое к себе отношение.

Перед самым входом на помост произошла одна безобразная сцена. Атилла резко бросился в сторону, повалив двоих конвоиров, но не для того, чтобы убежать — какое там! Он плюхнулся в ноги к Фаре, вцепившись в ботинок, и принялся покрывать лакированную поверхность поцелуями.

– Умоляю пощадить!
– закричал он.
– Семья! Дети!

– Нет у тебя никаких детей.

Фара брезгливо оттолкнул его, не вставая с места, и приговорённого тут же подхватили под руки и поволокли обратно.

Палач оживился, стал похрустывать шейными позвонками, разогревая тело, разминать гибкие наманикюренные пальцы. Атиллу силой уложили на разделочный стол...

– А где его сообщница?
– вдруг спохватился Фара.
– Их ведь должны вместе...

– По закону — не больше одной казни в день, - с готовностью сообщил помощник.

– По какому закону? Где этот закон? Кто его принимал?
– начал сердиться Фара.
– Михалыч! Скажи им!

Замелькала позолоченная кокарда, но вдруг расплылась, помутнела, и Фара увидел прямо над собой радостное лицо Атиллы.

– Кошмары смотришь, - удовлетворённо констатировал он.
– Извини, что прервал. Но у нас неотложные дела.

– Что делать со мной будешь?
– только и нашёл, что спросить Фара.

– Ещё не решил, - успокоил его Атилла и любезно развязал руки — чего ему бояться, горилле этакой?

Затем сводил пленника в уборную и накормил в буфете варёным яйцом со стаканом сметаны. Фара жадно проглотил и то, и другое — очнувшийся желудок отодвинул на второй план грустные мысли. Но сытое благодушие не успело распространиться по всему телу.

В дверях буфета показался Шнырь, одарив завтракающих плотоядной улыбкой.

– Зря ты с ним волынкаешься, - упрекнул мягкотелого друга он.
– Бритвой по горлу — и концы в воду.

Фара начал икать, и Атилле пришлось купить ему дополнительно компоту.

– Не слушай его. Хотя он и жёсткий мужик, но сердце у него отходчивое. Вот увидишь, к обеду он попросит у тебя прощения и пригласит в ресторан.

– Была охота по кабакам шляться со всяким отребьем!
– отозвался Шнырь.
– Денег у него взаймы попроси лучше. А то поиздержались мы.

– Я дам, - засуетился Фара, нащупав спасительный лейтмотив.
– У меня дома есть.

Шнырь засиял и потрепал его по холке.

– А он неплохой парень!

– Я всегда тебе говорил, - поддакнул Атилла.
– В людей нужно верить.
– И, обратившись непосредственно к Фаре, добавил: - Мы рассмотрим твоё предложение до вечера, а пока потерпи.