Уроки переносятся на завтра
Шрифт:
Лёха решил помыться в душе.
В общаге их имелось аж два: мужской и женский. Понять, какой из них какой, удавалось только после посещения. Обычно входящий осматривал висящую в предбаннике одежду и делал соответствующие выводы. Бывало, что ошибочные. Правда, моющихся отлично скрывал друг от друга густой пар, получаемый из смеси кипятка и холодного воздуха, сквозящего через разбитые окна.
Лёха удостоверился, что в душе никого нет, разделся и прошлёпал в моечную, ступая по щиколотку в воде, которая стояла здесь всегда благодаря засоренным стокам.
Начал он классически — с головы. Хозяйственное мыло легко вспенилось в его курчавой шевелюре и потекло белыми потоками по спине. Лёха взбивал его ногтями и ухал, как молодой филин. Поэтому он не сразу обратил внимания на странный плюх, раздавшийся где-то сбоку.
Звук, к счастью, повторился ещё пару раз, и тогда Лёха спросил, будучи не в состоянии видеть глазами:
– Кто это?
Ему не ответили. И только снова: плюх, плюх.
Пришлось раньше намеченного времени удалить с лица пену. Вооружённый вновь обретённым зрением, Лёха повернулся в том направлении, откуда доносился звук и замер.
На полу, по горло в мутной воде, сидела жаба и плотоядно изучала Лёхины мускулы. Её не совсем обычный ярко-синий окрас был пугающе дерзок. Размером же она превосходила небольшую собаку, такую, как болонка, например. Приглядевшись к существу повнимательней, Лёха заметил два ряда острых белоснежных зубов, украшающих пасть.
Жаба слегка подпрыгнула, сделав маленький шажок в сторону окаменевшего студента, и он понял, кто являлся источником этих странных плюхов. Со всей отчётливостью он вдруг осознал, что от его дальнейших действий зависит не только его собственная судьба, но и, возможно, судьба всего человечества.
Он оглянулся вокруг и, не найдя ничего более подходящего, выдрал из стены железную сетку для мыла. Жаба нервно сглотнула.
«Пистолет бы мне сейчас!» - подумал Лёха и резко швырнул железяку в чудище.
Раздался пронзительный визг, переходящий в поскуливание — жаба бросилась наутёк.
Теперь настал Лёхин черед играть бицепсами и демонстрировать клыки. Издав воинственный клич, он ударил ногой по перегородке между кабинками, зная, что она едва держится на своём месте. Кусок крашеной жести обрушился на жабу всей своей мощью.
Минуту-другую Лёха не осмеливался предпринимать никаких новых действий. Затем осторожно подобрался к упавшему листу и приподнял его. Под ним ничего не оказалось, если не считать круглого сточного отверстия, в которое с шумом уходила вода.
Лёха вернулся под душ к прерванному жабой занятию и довершил его в привычном ритме.
О случившемся он решил никому не рассказывать.
Раис Киямович находился у себя в рабочем кабинете, когда раздалась трель телефона прямой правительственной связи. Он вздрогнул от неожиданности и с замирающим сердцем взял трубку.
– Беляев слушает, - произнёс он.
– Здравствуй, Раис!
– сказала трубка.
– Доброго дня!
– отозвался он, не узнав голоса.
– Как самочувствие?
– Спасибо, всё в порядке.
– Как семья?
– Все живы и здоровы.
– Рад за тебя.
«Да кто же это, чёрт побери, такой!
– разозлился Раис Киямович.
– Ещё минуту — и он меня раскусит!»
– Слушай, - продолжила трубка.
– Дело к тебе государственной важности.
Далёкий собеседник сделал намеренную паузу. Для пущего эффекта. И
он его достиг. Беляев выдвинул ящик стола и пошарил в нём рукой в поисках коробочки с валидолом.– Ты любишь свой город?
– Конечно! Как не любить? Каждый день с утра до вечера прилагаю все усилия, чтобы...
– Это я знаю. А название его тебе нравится?
«Здесь какой-то подвох», - подумал шестой орган Раиса Киямовича, и он решил ответить уклончиво.
– Название очень хорошее, но бывает, что люди на почте жалуются: длинное слишком. Иногда на конверте не хватает места.
– Значит, тебе понравится новость.
«Да не тяни же ты! Палач!»
– Будем твой город переименовывать. Сегодня принято соответствующее решение Политбюро.
– Куда переименовывать?
– Не куда, а во что. Сам догадаешься или подсказать?
Раис Киямович, находясь в полуобморочном состоянии, попытался собрать в кулак остатки своей воли, но сознание неумолимо ускользало от него.
– Не могу знать, - прошептал он.
– Эх, ты!
– укорила его трубка.
– Брежнев — вот новое название города. Смотри телевизор и готовь необходимые мероприятия. Если нужна какая-нибудь помощь, звони своему коллеге в Теучежск. Он знает, что делать.
И трубка дала отбой.
Вопрос, кто звонил ему, мучил Раиса Киямовича всю оставшуюся жизнь, героическую и полную приключений.
Единственный на весь второй этаж телевизор стоял в 226-ой. Серега лично откопал этого дедушку советского приборостроения по кличке «Неман» на помойке и реанимировал, хотя годков ему стукнуло никак не меньше двадцати. Пришлось заменить почти все лампы и электролиты, перепаять кое-какие провода, почистить от грязи платы. И ящик ответил чёрно-белой благодарностью.
Он исправно показывал футбольные матчи и телевизионные премьеры мэтров отечественного кинематографа. Устами Сенкевича призывал к путешествиям и приключениям. Воспитывал посредством «Абэвэгэдэйки» и «Международной панорамы». Бодрил с помощью «Служу Советскому Союзу!»
Но сегодня в задачу многоопытного телека входило совсем другое. По обоим центральным каналам вместо сообщений о перевыполненных пятилетних планах, повышенных надоях и угрозах со стороны неугомонных империалистов, шёл репортаж прощания с Леонидом Ильичом на Красной Площади. Миллионы наполненных слезами глаз внимали зрелищу и причитали, как будто и не они вовсе при жизни генсека острили над его дикцией и манией к длинным речам. Рискнём даже предположить, что именно в этот день он находился на пике популярности и славы, а не тогда, когда руководил освоением Целины или защищал широкой грудью Новороссийск. К тому же, смерть совсем не испортила его — в гробу он выглядел даже несколько свежее.
Пронзительная музыка какого-то талантливого композитора бередила и без того кровоточившие души многочисленных иностранных делегаций. Тяжёлые слезы катились из глаз Индиры Ганди. Из последних сил крепился Эрик Хоникер. Вздыхал Тодор Живков. Близки были к обморокам и Янош Кадр, и Войцех Ярузельский. Ясер Арафат беззвучно шевелил губами, посылая проклятья израильским оккупантам. Коля Чаушеску держал наготове пилюлю валидола, как рыба, хватая губами воздух. Бледный Бабрак Кармаль облокотился на Густава Гусака, который и сам едва стоял на ногах. И только вице-президент США Буш держался молодцом и обменивался мнениями с Перцем Де Куэльяром.