Успехи Мыслящих

Он, можно сказать, вырвался из какой-то засасывающей ваты и перекинулся в действительность, которая могла, на первый взгляд, показаться яркой, жесткой и с потаенной определенностью заостренной. С приложением социологического смысла, освещающего обыденную жизнь, он сказал бы, что вырвался из болота, но сейчас ему было не до того, чтобы жонглировать некими терминами или твердо расставлять акценты. Он шел фактически по обрывкам впечатлений, мгновенных суждений и тягучих, отвлекающих примечаний. Вон у промелькнувшей кошки в желтых глазах что-то такое... Лопух разросся и глядит царем... А кошка хитра, отчего бы ей и не поверить в переселение душ...Смысл бытья, смысл бытия... Заблистал талант новыми гранями... В шествии голубя по земле... плавает в пыли, тварь... ничего от футуризма...

Всплыл он внезапно в автобусе, ударил кулаком по спинке сидения и истерически рявкнул:

– Поехали!

– Ему и думать не хотелось о той стороне, куда со временем умчится гостья отца, и он приказал, запальчиво работая над альтернативой: - Туда!

Складывалась ситуация, требовавшая какого-то разъясняющего вмешательства извне. Закопошившееся всеми своими органами и членами (пусть даже и невидимыми) существо Игорька рассуждало следующим образом: надо, если быть последовательным, прыгать со ступеньки на ступеньку, из одного слоя в другой, поднимаясь все выше, - это общее правило; а в частности, если брать мой случай, прыгать, прыгать и прыгать - пока не состоится особенно в этом случае необходимое, пока я не окажусь выше сословием, куда выше, чем это в заводе у папаши и всего нашего святого семейства. Они останутся в демократической сутолоке, среди всякой дряни и духовной нищеты, а я достигну изысканности, буду изощрен, как подобает аристократу духа. У всякого правила имеется исключение, и это обо мне: я исключителен.

Что тут может послужить своевременным и удачным пояснением? Наверное, следует прежде всего заметить, что водитель автобуса, в обычном своем существовании, когда ему не приходилось сталкиваться с чудаками, мечтателями и резонерами, простоватый парень, был убедительно далек от того, чтобы содействовать Игорьку в его бесполезных для людского множества планах.

– Друг мой, но город-то, город в другой стороне, - с твердой вдумчивостью возразил он.
– И я не могу рулить для тех, кому не туда.

– Я недостаточно выразился, с недостаточной ясностью?.. Я сказал: туда!

Водитель взглянул на отдаленную гряду леса, где сумасшедший пассажир почему-то непременно хотел очутиться, и пожал плечами. Как только кончилась улица дачного поселка, кончился и асфальт. Дальше вела неплохо укатанная лесная дорога. И куда она вела, вдруг на миг стало совершенно непонятно водителю старенького, славно потрудившегося на своем веку автобуса. Он смешался. Ему даже вообразилось, что управляет он не автобусом, а детским велосипедом, крошечным и хрупким, и пассажиры слепились в ком у него на плечах. Вытянув шею, отчего, как он знал, его голова всегда уподобляется реющему на антенне флажку, он вопросительно взглянул на Игорька, но тот уже зарылся в глубину салона, сидел сам не свой и никак не отреагировал на шоферскую пытливость. Пассажирская мелкота - по пальцам можно было пересчитать публику, и была она безвидна - добродушно усмехалась на превращения головы, которые разыгрывались за стеклом кабины как на мутном экране. Мысленно чертыхался водитель и отчаянно крутил баранку; разрасталось у него странное, невесть откуда взявшееся и явно жгучее желание порезонерствовать.

Автобус продвигался медленно, дорога местами оказывалась весьма скверной. Лес вокруг становился все глуше, темнее и пасмурнее. Это вполне соответствовало настроению Игорька, и он утвердительно кивал, хмыкал и звонко бил кулаком теперь уже в раскрытую ладонь.

– Вижу, молодой человек, вы мучаетесь, - сказал водитель, останавливая машину и выходя к пассажиру, - мечетесь и пребываете в душевной растерянности, отчего, глядишь, испортите салон, заблюете мне его тут или еще что непотребное. Но я скажу, предваряя: нечего колебать устои. Не думайте, будто я темный невежда и ничего не ведаю. Я прекрасно осведомлен, что наша литература складывается из вопросов и вечно спрашивает, что делать и кто виноват, и пусть я не вызвался бы первым отвечать, но кому же, как не мне, знать, что помимо вопросов и всякого рода сомнений существуют вещи совершенно основательные и непоколебимые. Так, автобусное движение, полномочным представителем которого я являюсь, надежно организовано и располагает прочными маршрутами. Я же педантичен, и мне нужно, чтоб во всем была сообразность. Когда в чем-то она не замечается, я принимаюсь бороться и устраняю. Короче говоря, я бы на вашем месте, вместо того чтобы гоняться за призраками, обратил внимание на тот факт, что вы не один, имеется еще ряд живых существ под названием пассажиры, а кроме того, все мы живем в обществе, так что нечего и беситься как бы с жиру. А будете изгонять меня и прочих из своих понятий - сами исчезнете, как пустой звук.

Так сказал водитель, подумал Игорек. Кто как себя повел, слушая шоферскую речь, доподлинно неизвестно, а вот мелкотравчатые старики и старухи, замерев на своих местах, не мигая, с беспредельной неопределенностью смотрели на забредившего труженика дорог и перепутий, и это безусловный факт.

Наш герой, а он, напомним, ринулся устраивать прорыв, не сдавался, да оно и не годилось складывать оружие в борьбе за надобность и возможность совершить мучительный выбор. К тому же ему представлялось, что самый выбор уже сделан. Жребий брошен; и это осталось за спиной; а мосты сожжены. Он решил стремиться к утвердившемуся перед ним идеалу, стремиться самозабвенно и неистово, не оставляя избранной стези ни на одно мгновение своей жизни. Идеал гордо шагал по неземным тропам в облике непобедимого богатыря и определял весомый отказ от рутины, смутно, но узнаваемо зарисованной в виде домашних - семьи и ее главы Тимофея Константиновича.

Наступил тихий и теплый вечер. Приметив на погруженной в сумрак и первый сон улице дикие огни клуба, водитель испустил восторженный вопль: о-о-о! Странно взбодрился тут же и один из немногочисленных пассажиров. Этот последний обладал замечательным свойством, пузатый и добродушный на вид, этакий веселый красномордый дядька, он с фамильярностью человека широкой души вступал в общение с какого угодно рода публикой и всякая аудитория едва ли не тотчас же начинала воображать его своим в доску парнем. Он даже и жил как бы всеобщей, на всех хватающей жизнью. Он мгновенно открыл для себя завлекающие возможности существования в какой-то фантастической, словно бы нарочитой тьме ярко сияющего клуба и захотел непременно побывать в этом заведении, и патетически восклицал он что-то, и хлопал себя по ляжкам и ягодицам, и с подростковой прытью выпрыгивал из автобуса, и Игорек, неожиданно обретший неумеренную покладистость, покорно поплелся за этим удивительным человеком.

На темной тропе, когда они так шли, эти двое, вдруг кто-то крепко ударил Игорька в затылок. Разноцветные пятна калейдоскопно закрутились в его голове, повествуя о призрачном, словно бы и вовсе не реальном, но неуместно веселом и определенно превосходящем его густые и в известном смысле тяжеловесные умственные построения этого вечера. Он упал на землю, стал, умываясь кровью и слезами, барахтаться в чем-то рыхлом и влажном, как бы в грязи. И с некоторой отвлеченностью сознавал: припечатали меня...

***

– Мог ли почтенный поэт и прозаик Кузмин быть песьеголовым распространителем брюшного тифа?
– важно, с сошедшимися грозно на переносице бровями, осведомился Тимофей Константинович у своей засидевшейся гостьи. Одновременно он с робостью, несколько для него странной и как бы косвенной, не вполне с ним происходящей, проделал движения, похожие на плавательные, - видимо, в этом находил опору, схватившись с навалившейся на него заботой освоения каких-то неожиданных и поразительных, едва ли не фантастических помышлений.

Невозможно установить, кому вздумалось ударить отправившегося пожить клубной жизнью Игорька, трудно понять, почему интерес величавого старца к знаменитому писателю вылился в абсурдный вопрос. Даже в столь простой истории, как эта, остаются свои загадки и пробелы. Нельзя исключать и вероятие искажений, искусного наведения порчи и даже, можно сказать, прямых инсинуаций, возникших по причинам нам непонятным, а то и вообще ускользнувшим от нашего внимания. Впрочем, это фон истории, которого мы предпочитаем не касаться, находя в нем слишком мало реального. С другой стороны, спору нет, закравшиеся в сознание, навстречу никогда, кажется, не остывающей у него пытливости, поэт и брюшной тиф, в каком бы они там виде ни предстали и какую цель при этом ни преследовали, сложились для ощущений, впечатлений и умозаключений неуемного старика в безусловную реальность.

С прощупывающей вечерней прохладой веранды, где уже дико заметались темнокрылые мотыльки, Тимофей Константинович и его гостья, продолжая беседовать, перешли в просторную и прекрасно освещенную комнату. Живо откликалась на поставленный вопрос женщина; ей и в голову не пришло как-либо усомниться в его обоснованности, в том, что он заключает в себе глубокий смысл. Этот смысл, без особых размышлений полагала она, даже если в него не вдумываться, а то и вовсе невозможно вдуматься и вникнуть, составляет сущность самого вопроса, и это, как ничто другое, свидетельствует о непреложной его реальности. О существовании его реальности, добавила бы она, пожалуй, когда б ей довелось не шутя прояснять и обосновывать ее отношение к загадочно слетевшему с уст собеседника высказыванию. Возбужденно, с излишествами, перебирала она ногами и вот так, в лихорадке, словно танцуя, лепетала на ходу: