Успехи Мыслящих

"Милые мои, допустим, я разуверился. Хотя человек, сознающий свою жизнь как единственную и неповторимую, разве может по-настоящему разувериться? Мысль о Боге всегда остается у него в запасе. Разуверившись в окружающем, но вовсе не спешащий умирать..."

Мимикой, жестами, безрассудным и подлым кривлянием Изабеллочка изображает разуверившегося человека. Но у этого человека в запасе Бог, и потому ему нечего спешить на тот свет, хотя жизнь, известное дело, может оборваться в любой миг, - Изабеллочка показывает своего жениха пораженным насмерть, закатившим глаза, свесившим голову набок и высунувшим язык.

– Грамматически ты неправ, - судит она шутливо, снисходительно, - и если подвергнуть ученому разбору последнюю фразу...

Игорек отвергает разбор.

"... он говорит себе: ну да, я не верю в Бога, но я ведь все равно толком не знаю, существует ли, не существует ли Бог. Я знаю, что я этого не знаю. Есть бездна. Я перед ней ужасно мал, так себе маленький и несчастный человек, - так он себе и говорит в исповедальную минуту полной откровенности. Трудно представить, чтобы в этой бездне хоть кто-то думал и заботился обо мне, вещает бедолага с предельной искренностью. Или зачем, например, нужны в смысле бессмертия какие-то солдаты-грабители, которых миллионы было в истории? Но кто знает... а вдруг? Может быть, в той бездне все-таки припасено для меня нечто особенное, некое даже спасение и бессмертие...".

Девушка затопала ногами. С каким-то странным, неожиданно вспыхнувшим неудовольствием она прервала чтеца:

– А что это за обращение... "милые мои"... к кому это?

– Может, к самому себе и к домашним моим?

Неудовольствие возросло, близясь уже к раздражению, и недобрый взгляд бросила Изабеллочка на своего друга, который с отрешенным видом потягивал кофе. Этого недалекого парня ей еще в детстве прочили в мужья.

– Хорошо, продолжай...

Некоторая угроза в голосе бестии, быстро и без осложнений, без последствий подумал Игорек.

"Между тем у меня, как у всякого выдающегося человека, представляющего собой личность, а не набор мышц и костей, наступает период, когда я, заволновавшись, обращаю взоры к иконам, к крестам, к ракам, покоящим мощи святых угодников. Я буду ходить по монастырям, как помешанный, который верует вопреки своему неверию. Все оденется в ясность для меня. Ясна мне, конечно, и надуманность религии, явившейся из так называемой святой земли. Но! Я начинаю полагать, что нашим подвижникам, нашим прославленным и действительно великим искателям истины удалось снять этот элемент надуманности, рассеять туман и встать лицом к лицу с Богом. Я вовсе не собираюсь становиться святым, но я готов гордиться святостью других, утешаться ею, некоторым образом воодушевляться даже. И если дойду до самого конца, то вовсе не с масляными глазками и несколько постной физиономией, на которой другой научился бы складывать выражение почти что религиозной окрыленности. Я просто буду крестить лоб, входя в храмы. Я обойду невероятное количество монастырей"

***

Изабеллочка напрягла мышцы, утопила подбородок в ладони, уперла взгляд в пол, тревожно размышляя. Она забеспокоилась, как бы ее друг все же не задумал стать святым. Это привело бы к разрыву, к отстранению ее от возлюбленного. Ей, как видим, и в голову не приходило, что переживания ее друга могут быть гораздо сложнее, чем она способна вообразить. Он ведь, терзаясь мыслью о святости, всего лишь рассчитывал прочно сделаться хорошим, положительным человеком, а не впрямь прославиться какими-либо чудесами подвижничества.

Тем временем вдова-секретарша, набравшись новых впечатлений от свирепствующего повсеместно кризиса художественного творчества, еще крепче встревоженная и озабоченная, вновь наведалась к Тимофею Константиновичу, и он устроил для нее чаепитие в саду, в очаровательно скрытой в листве беседке.

– Нам следует, Людочка, - сказал старый прохиндей, - жестко упорядочить мысли. Это касается в особенности вас, но и меня тоже. А то у нас сумбур, мельтешение, свалены в кучу разные имена и названия, а толку почти никакого. Мы должны прояснить тенденцию, усвоить то или иное направление.

– Вы правы, - серьезно кивнула Людочка.
– В мире и без того полно всякой белиберды, так что нам просто позарез необходимо знать, чего мы хотим и в какую сторону движемся.

– У мысли, а именно от нее мы должны в первую очередь требовать сознательности выбора и направления, некой идейности, имеется, конечно, свой аромат, и это, если угодно, фигура речи, но не фигур я в данный момент хочу, во всяком случае не фигур в их образном и вовсе не плотском выражении... А если все же говорить о запахах, о, так сказать, букетах, то я предпочел бы иметь между нами, иметь и вдыхать аромат... ну, как это выразить... конфиденциальности, что ли...

– И сотрудничества, - подхватила вдова.

Тимофей Константинович напряженно и горестно выкрикнул:

– Да не роман нам нужен, а хорошая встряска!

– Что такое? Вы в отчаянии?

– У меня жена, сын и дочь - все люди довольно пустые, откровений ждать от них не приходится. И войны всемирной, как ни пугают, не предвидится. Так давайте стакнемся! Жена и дочь сейчас в городе, а сын в своей комнате милуется с так называемой невестой.

– А! У них что-то многообещающее?

– Эти люди далеки от настоящей литературы, не чувствуют ее и не разумеют. Они находятся в кошмаре. С ними нет у меня согласия, а с вами, как я вижу, оно возможно. Причем согласие не только по разным там литературным пунктам и параграфам, но и в форме особо тесной дружбы... Я говорю о подлинном сплочении... И вероятно преобразование в отношения, которые совсем не случайно и не всуе названы... угадайте, как?.. любовными!..

– Вы очень смелы, очень откровенны, очень уверены в себе.
– Людочка тепло улыбнулась.

– Я давно уже именно таков, каким вы меня сейчас видите, - смелый, решительный, хватаю, когда надо, за рога, - заметил Тимофей Константинович самодовольно.
– Итак, я вправе надеяться? Вы готовы?

– Ну, разве что подарить вам надежду...

– Мне мало осталось до часа рокового, и чтобы пожить еще хоть немного с наслаждением, а не из-под палки, я должен экономить время, не тратить его на пустую болтовню. В дополнение к вышесказанному я должен сказать, что я просто вынужден брать быка за рога.

– Скажите, вы деликатный человек? Что это вы все про рога?..

– Я показался вам тореадором?

– Менее всего вы похожи на грубое животное или какого-нибудь мужлана, но все же, подтверждение, что вы деликатны, я бы хотела услышать от вас, а не выдумывать его самой.

– Я деликатен.

– Почему же, в таком случае, вы так резко взяли меня в оборот? И с какой стати?

– Интересно, что многие выдающие писатели там, на родине корриды, пылко протестовали и, должно быть, продолжают протестовать, если остались выдающимися, против этого варварского способа умерщвления животных.

– Этот способ придумали гранадские мавры.

– В таком случае не исключено, что протест автоматически переносится и на мавров, и не только гранадских.

– Я к вам как к мэтру, как к кудеснику слова и критического образа мысли, как к столпу рассудительности. Я не ледышка, но если ваши руки так же лирически горячи, как ваши слова... вы прямо мавр какой-то!.. я рискую вовсе растаять и испариться.

– Я ваш Отелло, солнышко, - воодушевился Тимофей Константинович, - но я не задушу, я приголублю. Я твердо решил, что нечего нам и дальше ходить вокруг да около.