Утешение

Село горело. Сразу во многих местах. Горел дом через дорогу, в клубах дыма всполохами мелькал огонь. В полной тишине трещал шифер. Дым стелился по улице полосами, как туман, а по дороге молча, кучей бегали окровавленные овцы.

Оглушающая тишина скоро закончилась, вдалеке кто-то надрывно закричал. Заголосили в другой стороне.

За забором Зелимхана раньше стоял небогатый маленький дом. Побеленные стены и дранка на потолке. Там проживала женщина с семилетним сыном. Мужа Ольга не видела, наверное, он воевал. Сейчас дома не было. Повсюду валялся битый кирпич, в огороде виднелись далеко раскиданные пожитки — одеяла, одежда, присыпанные землей занавески. Возле забора смятый холодильник. По двору среди развалин ходила женщина. Двигаясь медленно, как сомнамбула, она осматривала обваленные углы. В какой-то момент женщина нагнулась, раскидала куски шифера и с трудом вытащила из-под завала серого от пыли ребенка. Голова мальчишки безвольно болталась. Женщина протащила его пару шагов и села на землю, положив голову сына на колени.

К ней во двор кто-то побежал.

Ольга тоже пошла к ней по задымленной улице. Когда подошла, возле женщины уже суетилось несколько человек. Подойдя вплотную, она увидела, что платье на спине женщины разорвано. Из ее ушей и носа текла кровь. Она не кричала, не тормошила сына, просто сидела, держа липкую от крови голову ребенка у себя на коленях.

Мальчик был жив. Он открыл глаза, и Ольге показалось, что они какие-то неземные — радужная оболочка вокруг зрачков стала светлой, почти желтой, словно выцвела от вспышки разрыва, а сами зрачки узкие, как крохотные точки.

— Иза дийна, а ву^{10} — сказал кто то — Дыши, дыши…

А перед Ольгой в этот момент возникло искаженное ненавистью незнакомое женское лицо в окаймлений черного мусульманского платка.

— Уйди от наших детей, ты… русская!! — прошипел страшный от концентрации энергетики голос.

Все повернулись, к Ольге. Даже сидящая на земле женщина подняла голову и посмотрела на нее, хотя в ее глазах читалась лишь ночь и пустота. Для чеченских женщин Ольга сейчас являлась воплощением России, она отвечала за пожары, обстрелы и авианалеты, за разрушенные дома — за всю войну. Надо было уходить. Она считала, что каждый здесь должен быть оплакан — и воюющие между собой дети, и хоронящие их матери, но сейчас этих слов было лучше не говорить. Вообще ничего не говорить. А быстро повернуться и уйти во двор к Зелимхану.

Боевиков на улице видно не было. Большая часть их оставалась в лесу, в горах, там находились подземелья бывшей ракетной части стратегического назначения. Остальные сидели в капитальных железобетонных дотах, блиндажах и траншеях-щелях, готовясь к возможной следующей атаке. Люди бегали туда-сюда по улице с ведрами, кого-то красного от крови несли в одеяле. Большая часть мирных жителей покинула Бамут еще в конце марта; те, кто остались, понимали, что теперь такое будет постоянно. Бамут решили не сдавать, стоять насмерть.

Ольге в этот день со двора было лучше не выходить. Могли разорвать. Она видела, как над селом на низкой высоте пролетели два вертолета. Подумала, что отсюда до Грозного всего сорок километров, что эти вертолеты всего десять минут назад взлетали из аэропорта Северный, и Валентина Николаевна могла видеть их из окна гостиницы. Если она в тот момент заваривала чай, то он и остыть не успел. Всего сорок километров, а как пропасть. Ольге хотелось махнуть руками пилотам и крикнуть: «Заберите меня». Вертолеты пролетели над стоящей на земле маленькой фигуркой Ольги, отработали по горам и ушли обратно.

Зря она пришла в Бамут, обратно ей не выбраться. За этим обстрелом будет следующий, потом снова штурм и полные ненависти глаза окружающих. Если она пробудет здесь еще месяц и выживет, снимет косынку, а под ней одни седые волосы.

Позже Ольга видела, как на улице мужчины танцевали зикр^{11}. В этом было что-то завораживающее. Они двигались в одном ритме по кругу, то ускоряясь, то останавливаясь на месте и раскачиваясь в стороны под гортанные звуки. В этот момент они были похожи на волков, вышедших из леса и ставших одним целым.

Ольга до прихода сюда ничего не знала о чеченцах, кроме того, что с ними лучше не связываться. А сейчас пыталась понять их внутренний мир. У мужчин имелось слово из двух букв — «Ях». Это особое состояние, включающее в себя и подвиг, и стойкость, и дерзость, и честь, и еще что-то, понятное любому шестилетнему ребенку в самом отдаленном ауле. Готовность перетерпеть все, но не отступить.

Путь к «Ях» — это улыбка в бою, это начищенные до блеска ботинки, когда кругом грязь, это почтительное уважение к старшим, это месть за родную кровь, неподдельное гостеприимство, это память о своих предках до двенадцатого колена и знания, что тебя тоже будут помнить после двенадцати родов, это простота в еде и быту.

Отцы здесь никогда не должны были наказывать силой своих сыновей, чтобы не превратить их в трусов, не помешать им найти путь к «Ях». Ничего этого раньше Ольга не знала. А теперь понимала, что война будет долгой. И что война здесь, как камень о камень, и она между этими камнями вместе с другими мирными жителями.

* * *

Алеши в Бамуте не было. И никогда не было.

Двое пленных Тагиева, приведенных сюда из Ачхой-Мартана, содержались на окраине села в небольшом сарае, сложенном из камня. В первый день своего пребывания в Бамуте Ольга пришла к ним, узнать об Алексее и списке из семнадцати человек. Но ребята лишь пожимали плечами. У Тагиева их изначально было только двое. Ни о каких других пленных они не слышали. Сам Тагиев давно ушел в Ингушетию. Откуда взялся список из семнадцати фамилий, они не знали.

Одного из парней звали Сергеем, другого Мишей. Родом из Ростова и Владимирской области. Заросшие, постоянно мерзнущие, не снимающие пыльные бушлаты даже в жаркий день. Зимой они были грязны до черноты, сейчас, с наступлением тепла, умывались, но все равно их лица и руки оставались землистого оттенка. Кожа на лице Сергея загнила, темнела пятнами коросты. Они не пытались бежать, поэтому их держали не в яме, а в обычном сарае с дверью без замка.

К Тагиеву солдаты попали в январские бои в Грозном. В отличие от Сергея, который попал в плен даже не поняв, что произошло, Миша участвовал в бою, стрелял, был контужен, прятался, полз по снегу, но затем оказалось, что город полностью принадлежит боевикам и ползти дальше некуда.

— Когда меня нашли, первым делом осмотрели ствол автомата. «Ага, — говорят, — нагар. В наших стрелял». Потом бить начали, — рассказывал он. Из 131-й бригады в Ачхой-Мартане они никого не встречали.

После разговора с мальчишками Ольга несколько дней ходила как оглушенная. Она ничего не понимала. Можно было предположить, что Тагиев блефовал, завысив для значимости цифру на обмен. Можно было предположить, что он договорился с каким-нибудь другим командиром взять у него остальных пленных. Или посредник просто использовал имя незначительного полевого командира, а за обменом стоял кто-то другой, более серьезный? С ума можно сойти от таких мыслей…

Но все равно, при любых версиях, оставался вопрос, откуда они знали данные Алексея?

Имя Тагиева назвал посредник. Ольга хорошо запомнила сидящего в караульной комнате мужчину в потертой кожаной куртке. Не такой он, похоже, случайный человек, каким хотел представить себя на базе в Ханкале. Ольга знала о нем лишь то, что он назвался водителем молокозавода. В контрразведке наверняка должны сохраниться его данные. И четверых пленных, которых он привел в штаб, хорошо бы расспросить. Только для этого надо вернуться в Грозный.