Утешение

Одна из загадок войны, которых у нее множество… В поисках своих сыновей в Чечню приезжали десятки матерей, еще многие сотни оставались ждать дома, прося помощи в поисках у журналистов, знакомых, знакомых их знакомых, Комитета солдатских матерей.

И всегда одно и то же.

Кто-то их где-то видел, слышал о них, замечал мельком в разных местах… Описывали приметы, узнавали по фотографиям. Иногда действительно происходила просто мистика, человека описывали до мелочей, но там, где указывали, его никогда не было. Но чаще желаемое выдавали за действительное, и возникающие надежды не давали матерям смириться со своим горем — они продолжали искать и год, и два, и три, следуя за призраками.

Алеша больше не снился. Снилась Настя, их квартира, какие-то обрывки прошлой жизни. Война приснилась только один раз, после штурма: она видела себя в черно-белом сне возле каких-то пятиэтажек, в душе по нарастающей поднималось волнение. Она знала, что вот-вот, сейчас произойдет что-то ужасное. А потом на небе показались летящие в ее сторону снаряды, их было много, сотни черных точек, они приближались, и когда она, присев на колени на асфальте, сжалась и с силой зажмурила глаза, снаряды вдруг превратились в черных птиц и закружили над ней.

Это снился накопленный, постоянно живущий внутри страх, он мог являться в самых разных образах и картинках. И еще постоянное ожидание чего-то непоправимого. Это ожидание всегда было с ней, боролось в душе с маленькой верой в чудо.

Она жила в Бамуте чужой для всех, безропотно работая у Зелимхана по хозяйству. Единственным местом, где ей было хорошо и спокойно, оставался сарай, где жили двое пленных мальчишек. Она приходила к ним каждый день.

Вначале они стеснялись ее — незнакомую взрослую женщину. Но Ольга повела себя правильно: не охала, не сентиментальничала, и вскоре мальчишки раскрылись перед ней такими, какими были на самом деле, каким бывает человек только в самом раннем детстве, когда еще не начинает играть роли, нужные окружающим.

Она приходила к ним ранним утром, приносила лепешки, черемшу. По дороге в сарай рвала молодой подорожник, успевший взойти по обочинам, переминала его, прикладывала на тряпочке к загноившимся щекам Сергея, заставляя его оставлять повязку на ночь.

Ей было хорошо с мальчишками. Она могла часами смотреть на них: как они молчат, как улыбаются, хмурятся или даже переругиваются между собой. Она знала о них все: как они попали в плен, кто их родители, что они любили и во что верили в прошлой жизни. У Сергея с коростой на лице в Ростове осталась девушка, он мог говорить о ней часами. Их разлучили на самом пике влюбленности, когда еще не пришел период ревности, обид и сложных разговоров, они оставались идеалами друг для друга. Любой разговор с ним заканчивался его Леной. Родительская любовь воспринималась им как данность, отношения с Леной были важнее, солнце всходило и заходило для него только с ней. А вот для Миши — невысокого сероглазого паренька из Гусь-Хрустального — главной была мама. Он не говорил о ней много — только «мама самая лучшая», и все. Больше всего на свете всем ребятам мечталось подать весточку домой, что они живы, и для Ольги это тоже оставалось мечтой — она не предупредила своих, что поехала сюда, и дома, конечно, от беспокойства теперь сходили с ума.

— Я к вам в Ачхой-Мартан еще в январе должна была приехать, — как-то призналась она. — Вернее, к сыну.

Сказала и чуть не заплакала. Мгновенно представилось, что Алеша мог быть сейчас здесь, в этом полутемном сарае вместе с мальчишками. Сидел бы сейчас с ними на соломе, худой, улыбающийся, в черном танкистском комбинезоне, и она бы была самой счастливой матерью на свете. Наверное, ее лицо изменилось, потому что сидящий рядом Миша тут же тронул женщину за плечо и негромко произнес:

— Теть Оль. Да найдется ваш сын! — и добавил: — Мы же нашлись.

* * *

Спустя три недели в осажденном Бамуте Ольгу вызвали к коменданту. Пришли трое, обвешанные оружием, заросшие бородами, пахнущие дымом костров и прелой листвой — в горах ее весной много. Сказали: «Поговорить». Зелимхан помрачнел. Пока шли, один из них весело говорил Ольге:

— Мы здесь много русских убили. Теперь плачешь по ним, да?

Настроение у боевиков было приподнятым, они весело улыбались, но посматривали на небо — не летят ли самолеты? Небо было чистым, летным, пахло весной, свежей зеленью.

Ольга шла, спотыкаясь по дороге. Произошло то, чего боялся Зелимхан. Вызов к коменданту ничего хорошего не сулил. Она видела здесь одного человека, не чеченца по национальности, по каким-то своим причинам он добровольно примкнул к боевикам, но с чеченской молодежью ужиться трудно. Хотел дезертировать, его поймали, изнасиловали, и теперь он жил рядом с собачьей будкой, выполняя для боевиков обязанности прачки. С ней могло произойти то же самое. Незаметно сжимала в руке иконку Богородицы.

Во дворе непривлекательного кирпичного дома, где сейчас находился комендант, было полно вооруженных людей. Большая часть защитников Бамута состояла из молодежи окрестных горных сел, практически не говоривших по-русски, дерзких и своенравных, пестро одетых в американские камуфляжи и панамы. Когда Ольга зашла в ворота, во дворе сразу замолчали. Десятки глаз сошлись на ней: на ее лице, спине. Было такое ощущение, что она курица-гриль, которую пронесли мимо хищников.

«Вести себя достойно и с уважением, — мелькнула в сознании установка. — Господи, только как это суметь? Они видят твой страх…»

Непредсказуемый и страшный в своей власти комендант крепости Бамут сидел за столом чистой, просто обставленной комнаты. Крепкий мужчина лет сорока с крупными чертами лица, с аккуратной бородой. На голове чуть сдвинутый набок черный берет с кокардой. Камуфляж как с иголочки. Один из приведших Ольгу боевиков подтолкнул ее на середину комнаты, а сам вышел, закрыв за собой дверь. Несколько минут стояла тишина. Комендант ее разглядывал.

Ольга стояла, опустив взгляд, сжимая спрятанную в руке иконку.

— Вот захотел на тебя посмотреть. Говорят, давно здесь живешь, — усмехнувшись, наконец произнес комендант.

Ольга молчала.

— А ты смелая женщина. Мужа нет, да? Сына ищешь? Давай, расскажи о себе. Откуда, где работала, в какой части сын служил?

Не поднимая взгляда, Ольга сдержанно и коротко ответила на его вопросы, понимая, что это предисловие, а дальше прозвучит: «Кухаркой у нас будешь. Иди к бойцам…»

— Сын танкист? И много он правоверных мусульман убил? — Темные непроницаемые глаза коменданта смотрели на Ольгу в упор, мимика на лице отсутствовала. — Мы танкистов в плен не берем. И летчиков тоже. И контрактников. Если простой срочник — иди, бери лопату, копай окопы, мы не звери… Нет здесь твоего сына. Зря ты сюда пришла.

В стекло окна билась муха. Ожила на солнце. Муха отлетала, жужжала по комнате и снова со стуком билась об стекло. Ей хотелось пробить эту невидимую преграду. Но у нее не получалась, и она ползала по стеклу, не понимая, что ее держит.

— Отпустите меня с пленными, — вдруг тихо попросила Ольга. И хоть знала, что молить нельзя, не удержалась и добавила: — Пожалуйста…

— Ого! Ну и запросы у тебя… — Комендант широко улыбнулся, обнажив белые зубы, кожа под глазами собралась в веселые морщинки. — Как же я вас отпущу? Оборона. Артиллерию на цели наведут. Ну, ты даешь…