Утешение

Парень пошатнулся от слабости, хотел сесть на землю, но второй боевик поймал его за воротник. Было понятно, что и этих трех дней в заполненной водой яме пленный не выдержит.

Еще один мальчишка. Скольких таких она уже видела… Всего в километре отсюда на заброшенной ферме с длинными коровниками располагалась мотострелковая рота. Но идти к ним было бессмысленно. Ольга заранее знала, что ей скажут командиры: «Без приказа в село не пойдем. Был бы он где-нибудь в поле, возможно, и съездили бы, а в село не сунемся. И не надо так на нас смотреть, словно вы тут ангел… На генералов так смотрите. У нас людей для выполнения своих задач не хватает…»

Все это она слышала не раз. И денег на выкуп не было. Не найти денег. Связаться с родными парня тоже не представлялось возможным, в бой документы не брали, а свой настоящий адрес парень боевикам не сказал. И ей, незнакомой женщине, тоже не скажет.

Не понимала Ольга этой войны. Ее никто не понимал. Российская армия занимала города, но во внутренней жизни края ничего не менялось. Русскому населению жилось еще хуже. Отбирали квартиры, люди пропадали, жаловаться было некому. «Пишите в установленном порядке заявление, передавайте его местным органам», — суконным голосом говорил какой-нибудь чин бесцветной заплаканной женщине в ответ на рассказ, что ее двенадцатилетнюю дочь вчера затащили в машину и увезли куда-то неизвестные лица.

Из 130 улиц в Грозном армия контролировала только 33. Зато по телевизору говорили, что конституционный порядок в Чечне восстановлен, разрозненные остатки боевиков добивают далеко в горах, на местах работает чеченская милиция и армию надо выводить, оставив республику под контролем сил МВД.

А на деле пленного в километре от блокпоста не забрать.

— Пошел обратно. — Боевик подтолкнул мальчишку к лестнице и повторил Ольге: — Три дня!

— Успокойся. Будут деньги, — ответила женщина и пошла по снежку со двора.

* * *

Если бы Ольгу спросили, кого она больше всего не любит в штабе управления армии, она бы не задумываясь назвала имя контрразведчика: того темноволосого самоуверенного мужчину, с которым познакомилась далекой весной 95-го, сразу после Бамута.

Еще в октябре, после того как она привезла в город сына Валентины Николаевны, Ольга зашла к нему в кабинет и попросила узнать о судьбе задержанных в январе 95-го родственников Тагиева, из-за которых и появился на свет тот злосчастный список.

Ольга до каждого слова помнила последовавший за этим разговор.

— Никаких данных о них в базах нет, — развалившись на стуле, поигрывая шариковой ручкой, заявил контрразведчик. — Скорее всего, их отпустили в Москве. Знаете, Ольга Владимировна… — Он отбросил ручку, встал и принялся прохаживаться по кабинету. — Я тут думал над вашей загадкой. Сопоставил с имеющимся опытом… И мое мнение, что никакого обмена тогда вообще не планировалось. Подумайте сами. — Он словно приглашал Ольгу поучаствовать в его рассуждениях. — Боевиков сюда обычно живыми не довозили. И вытащить их отсюда дело очень непростое. Злые же все… Гораздо проще — через Москву. Вероятно, тем, кто стоял за обменом, главным было узнать, живы ли еще эти задержанные. А как это сделать? Правильно, послать посредника с предложением хорошего обмена. Дать ему четырех солдатиков для солидности и еще список из семнадцати фамилий, как наживку. Понимаете мысль? Фамилии переписали с листов на углах и выдвинули требование — увидеть задержанных. А потом через Москву вытащили. Вот так оно, похоже, и было. А вы год потратили… И Тагиев этот ваш здесь совершенно ни при чем — не его уровень. Может, те задержанные и вправду его родственники, но беспокоился за них кто-то другой. Так что это ложный след, Ольга Владимировна. Долгий ложный след…

Он смотрел на Ольгу с искрой в глазах, оживленный и довольный, что разгадал для себя очередную головоломку. Даже улыбался. Истина важнее, чем жалость. Ольге хотелось крикнуть ему в лицо: «Я год шла, зная куда, я не сломалась только потому, что видела тот список». В глубине души она чувствовала, что в его словах есть правда, может, не вся, но ее часть. Но все равно нельзя так, с уверенным безапелляционным видом заявить: не за сыном ты шла — за миражом.

В тот день Ольга вышла из его кабинета как в тумане. Год она ходила по кругу, но ей было куда идти, перед глазами стояла фамилия сына на школьном листке. Нигде больше не слышали об Алексее, никто не узнавал его по фотографии. За весь год не нашлось больше ни одной зацепки ни о нем, ни о капитане Грозове, бывшем с ним в одном танке.

Лишь один раз тщедушный, постоянно моргающий чеченец в старенькой норковой шапке в селе Урус-Мартан вроде признал Лешу по снимку, указал место захоронения, но, когда раскопали, Ольга сразу поняла, что это не он: черный от земли человек был одет в морскую тельняшку, и волосы другие, и рост, и зубы. И закопан недавно. Позже морские пехотинцы прислали ей в гостиницу две огромные сумки с продуктами — отблагодарили за найденного бойца. Морская пехота трепетно относилась к своим. Это оказался единственный раз, когда у нее на час появился другой след. Кроме январского списка, больше никаких упоминаний об Алеше не нашлось. А уверенный в себе офицер, младше ее лет на десять, безапелляционно заявил, что ее единственная надежда — это иллюзия. Не любила его Ольга.

Но сегодня, добравшись до Ханкалы, направилась именно в его кабинет.

— Ольга Владимировна, вы ко мне? — поднял на нее глаза офицер, когда Ольга зашла в дверь. — Что-то срочное?

Его звали Евгением Павловичем. С ним только на «вы», и никак иначе. В кабинете было накурено, на столе стояла полная пепельница окурков. Рядом телефон и никогда не выключающаяся рация.

— Присаживайтесь, Ольга Владимировна, — предложил офицер, открывая форточку, впуская в комнату холодный зимний воздух. — Кофе хотите? Я лично хочу.

Он включил новенький импортный электрочайник, веселым пятном смотревшийся в казенном кабинете с голыми стенами и яркой неприятной лампочкой. Наступали сумерки, скоро должен был начаться комендантский час. Ольга присела на стоящий у стены стул, устало сняв с головы платок, обнажив отросшие после ранения волосы с серебряными нитями седины.

Ровным, без эмоций, тоном она рассказала о мальчишке, сидящем в яме в двадцати километрах от Грозного.

— Не знаю, чем и помочь, — помешивая ложкой растворимый кофе, произнес хозяин кабинета. — На обмен у нас никого нет, да и не дали бы. Какие еще варианты, кроме денег?

— Пять автоматов. Или два РПГ с зарядами, — таким же ровным тоном ответила Ольга. Прошло время, когда она горячилась в подобных ситуациях, стараясь принудить командиров к действию.

— Ну, ну… Понятно, — усмехнулся офицер. — Возьмите чашку. Осторожно, горячая… Ольга Владимировна, вы не по адресу. В этом кабинете подобные вопросы не обсуждаются. Оружие на обмен не дадим. Исключено. Могу предложить пойти официальным путем, написать заявление, обратиться к представителю правительства по пропавшим без вести. Вы лучше меня знаете, что надо делать. Подключить местную милицию, наконец…

Ольга молча в упор смотрела на офицера.

— Да понимаю я, понимаю… Глупости говорю, извините… Ольга Владимировна, но вы действительно обратились не по адресу. Мы подобными вопросами не занимаемся. — Контрразведчик отставил чашку с кофе в сторону. Подумал: «Сидит, смотрит…» Как и многие в штабе, он знал, что эта женщина месяцами бродила по Чечне, находила солдат, затем подключала по ситуации кого только можно — иностранные общественные организации, прессу, созванивалась с какими-то депутатами, договаривалась, давила и не отпускала, не успокаивалась, пока запущенные ею механизмы не приносили результат. А потом тихо отходила в сторону. Она ходила по кабинетам штаба, как совесть. Некоторые ее безмерно уважали, других она достала.