Утешение

В рефрижераторы сразу не пускали. Вначале показывали видео в небольшой комнатке и терпеливо спрашивали приметы.

— Я знаю дату его поступления, — сказала Ольга начальнику судебно-медицинской лаборатории. — Их привезли в Ростов 25 января 1995-го. Всего десять тел, все с одного захоронения. Захоронение военным указала я сама. Посмотрите по датам и пропустите меня в вагон. Покажите тела, я узнаю.

Полковник только вздохнул. Не понимает мать, что просит.

— Давайте лучше вначале посмотрим видео, — мягко попросил он.

— Я тогда у женщины про шлемофон спрашивала, — не слушая его, словно разговаривала сама с собой Ольга. — Был ли кто в шлемофоне из тех десяти? Она сказала: нет, наверное, только водитель, но он сгорел, стал весить, как годовалый ребенок. Я же думала, что Леша на броне сидел, вместе с капитаном Грозовым. А это он танком управлял. Это он сгорел. Она его останки в мешковину обернула. По мешковине легко найти.

Теперь она знала судьбу своего сына. В памяти всплыл рассказ выжившего лейтенанта Майкопской бригады, с которым она бесконечно давно сидела вечером в гостинице. Словно видела озаренный заревом вокзал. Зал ожидания, раненых, вспышки выстрелов и офицеров, ищущих среди солдат механиков-водителей, чтобы вести технику на прорыв. Видела капитана Грозова, у которого вытек глаз и которого привязали за руку ремнем к поручню, чтобы не потерять по дороге, и своего сына в танкистской куртке, которому приказали садиться за рычаги. «Их танк заманили на соседнюю улицу», — говорил тогда лейтенант. Чеченцы знали позывные и кричали в рацию: «Коробочка, давай сюда, здесь проход свободный». И они заехали в тот двор, где до сих пор стоит их поржавевший танк.

И она, Ольга, стояла на этом самом месте и потом ушла, чтобы вернуться к исходной точке через год и два месяца.

Оставалась в этом какая-то тайна. Если бы не было этого года, своими руками раскопанных захоронений, возникающих и превращающихся в пустоту надежд, слез разочарования и многих утешений в чужой радости, если бы она нашла сына тогда, в январе, она бы стояла здесь оглушенная на много лет вперед своей потерей, а сейчас не потеря это была — приобретение.

Теперь Алеша будет вместе с ней — всего несколько остановок от дома, рядом с ее папой, а потом и рядом с ней. Начальник судмедлаборатории с изумлением смотрел на Ольгу, никогда еще он не видел, чтобы мать, пришедшая к поезду потерянных детей, выглядела такой сосредоточенной, спокойной и даже какой-то светлой изнутри.

— Понимаете, есть процедура… — слегка откашлявшись, осторожно произнес он. — Без подтверждения экспертизы мы не можем отдать вам останки. Бывали случаи, когда ошибались. А экспертизу придется делать в Москве. Государство на эти цели денег не выделяет. Все, что от нас, — это сосновый гроб, две простыни и солдатская форма. А стоит экспертиза очень дорого. — Он с сомнением посмотрел на грязную болоньевую куртку женщины и старенький пуховый платок. — Двадцать миллионов рублей. Но без заключения экспертизы не выдадим.

Он не знал, кто стоит перед ним. Да и сама Ольга не представляла, сколько она сделала на этой войне и сколько людей оценили ее долгий подвиг, не говоря об этом вслух. Пройдет совсем немного времени, и боевые офицеры, такие как Слава и как контрразведчик, узнав о ее нуждах, кому-то позвонят, поговорят со своими командирами, и к губернатору области в кабинет зайдут люди, которым он не сможет отказать.

Позже появятся цифры. Кто-то подсчитает и скажет, что благодаря Ольге из плена было спасено 123 человека.

Но Ольга о цифрах думать не будет. Будет помнить лица, заснеженные дворы в аулах, зеленую черемшу у дороги, горящие дома, сараи и ямы, горы и розовый рассвет над ними. Потом и лица размоются временем, останутся в памяти звуки, запахи, чей-то плач. Война останется с ней навсегда, живя своей жизнью где-то в глубинах подсознания.

Пройдет целых два года, когда она будет идти по зимней улице родного Томска, а рядом мальчишки бахнут несколько петард и будут хохотать, глядя, как проходящая мимо прилично одетая женщина упадет лицом на землю и закроет голову руками.

В день после посещения лаборатории Ольга нашла в госпитале Славу. Майор в коричневой пижаме, выбритый и отмытый от окопной грязи, с костылями у кровати, на вопрос: «Как ранен?» — буркнул: «Как обычно…» — и Ольга усмехнулась одними губами. А какой еще ответ она ожидала от таких мужчин?

К Славе приходило много друзей, вся тумбочка была завалена фруктами, но по каким-то признакам Ольга поняла, что здесь совсем недавно находилась женщина.

— Жена приехала? — спросила она майора.

— Остановилась в гостинице, — ответил он, отведя взгляд в сторону. И Ольга видела, как ему хорошо, что жена приехала и будет рядом; что развода больше нет.

Слава оставался для Ольги бесконечно родным; им не надо было много говорить, чтобы понять, почувствовать тихую радость и боль друг друга. Они оба сильно изменились с момента встречи в вагоне поезда Москва-Моздок. Жесткость взгляда и появившиеся седые волосы на голове майора рассказывали о том, что таилось на сердце: о загнанных внутрь переживаниях, о непрощении себе потерянных бойцов и многом другом, чего не спишешь на войну, никуда от себя не денешь. И Ольга выглядела совершенно иной. Строгие серые глаза. Мать для многих…

— А ты своего нашла? — в свою очередь спросил Слава, понимая, что иначе бы ее здесь не было.

— Да, нашла, — ответила Ольга. — Придется экспертизу делать и еще раз сюда приезжать.

— Ну… Это уже просто.

— Да. Это уже просто, — согласилась она с майором.

Апрель 1996

В Сибирь вовсю пришла весна, журчали ручейки, на березке возле могилы сына набухли почки. И небо было весенним, новым — чистым и голубым, отмытым за зиму тучами.

— Вечная память. Ве-ечная па-амять… — пропел священник у могилы. Ольга стояла вместе с повзрослевшей Настей и мамой — самыми любимыми людьми на свете. Народу собралось немало, пришли Лешины одноклассники, бывший муж Сергей со своей женой. Пришла знакомая только по письмам Светлана Леонидовна с сыном, которого Ольга когда-то вывозила вместе с Наташей в трясущемся уазике из горного селения Ведено. Даже Валентина Николаевна приехала, привезла своего Сашу. Покрытый шрамами ожогов парень почти выздоровел и уже мог разговаривать, правда, пока медленно. Военком — он безмерно зауважал Ольгу — предложил произвести прощальный салют, хоть солдатам он не полагался, но она отказалась.

Перед похоронами ей приснился сон: в этом сне ничего не происходило, они с сыном просто сидели на лавочке в парке после учебки, прижимаясь плечами, и молчали. Листва деревьев отбрасывала тень, Алеша сидел светлый и чистый, в парадной форме с шевроном танкиста. Он не говорил, но она чувствовала, что он считает ее лучшей из матерей.

Ольга проснулась в слезах и на похоронах больше не плакала. Иконка, прошедшая с ней войну, осталась стоять на прикроватной тумбочке, возле изголовья постели, чтобы всегда ее видеть. На следующий день после похорон она с дочерью пошла в храм. Стояла совсем близко от алтаря и слышала за закрытыми царскими вратами загадочные слова — «Теплота веры исполнь Духа Святаго…».^{14} А когда причастилась, глаза стали мокрыми. Подумала, что вместе с Телом и Кровью Христовыми она приняла в себя и частичку Его Матери, Которая потеряла Сына, чтобы найти Его в вечности.