Увечный бог

– Не так было, - прошептал Маппо. Хотя было именно так.

– Потом один поскакал следом - он был немного старше тебя, Рутт. Кажется. Трудно было разглядеть. Словно он призрак. Достаточно юный, чтобы слушать голос совести.

– НЕ ТАК БЫЛО!

– И всё?
– спросил Рутт.

– Нет, - ответила она.
– Но он услышал достаточно.

Маппо закричал, отвернулся и захромал прочь. Бросил взгляд назад: ее глаза следили за каждым шагом. В черепе звенел голос: – Огр, я не могу спасти тебя и ты не можешь спасти его. Не от себя самого. Он - твоя Хельд, но каждый ребенок просыпается. В нашем мире просыпается каждый ребенок, и этого ты боишься сильнее всего. Погляди на Рутта. У него на руках Хельд. И ты идешь искать Хельд, чтобы вновь занять руки. Погляди на Рутта. Он в ужасе: Хельд может проснуться. Он как ты. А теперь послушай стихи. Они для тебя.

Выбрать велела

Кого же спасать

Ты выбрал, конечно

Спасти одного

Отдать остальных

Нелегкий был выбор

Но ты его сделал

И каждый день делаешь

Делаешь снова

Вседневная правда

Из тех, кто оставлен

Кто-то умрет

И новая правда

Откроется миру

Их не сосчитаешь

Но стоит уйти

Останется память

Пусть быстро бежишь

Пусть бежишь далеко

Останется память.

Маппо бегом покинул площадь. Унося ее голос:– В Икариасе остается память. В Икариасе ждет могила всего тобой позабытого. В могиле - память. В могиле ты можешь найти истину. Решил спасти его, Огр? Решил привести в этот город? Открыв свою могилу, что он найдет?

А что бы нашел любой из нас?

Готов ли ты нарисовать карту, Огр, со всеми мертвыми детьми, за спиной тобою оставленными? Видишь ли, мой сон нельзя пересказывать Рутту, ведь я его люблю. Мне снилась могила, Огр, заполненная мертвыми детьми.

Похоже, все мы строители монументов".

Маппо бежал, крича. Бежал и бежал, оставляя кровавый след, оставляя повсюду плененные отражения. Навеки скованные.

– Потому что память остается.

***

– Устаешь ли ты, Сетч, от мрака и рока?

Сечул Лат искоса глянул на Эрастраса.
– Устану, в тот же миг, когда ты утомишься от вида крови на руках.

Эрастрас оскалился: - А если твоя задача - всегда напоминать мне о ней?

– Честно говоря, не знаю. Полагаю, можно вырвать себе глаза и восхвалить обретенную слепоту...

– Насмехаешься над моей раной?

– Нет. Извини. Я вспомнил поэта, вдруг заявившего, что видел слишком многое.

Килмандарос спросила сзади: - И его увечье изменило мир?

– Необратимо, мама.

– Как же?

– Глаза могут быть прочными, словно доспехи. Их можно закалить, чтобы ничего не видели. Была бы сильна воля. Ты повидала такие глаза, мама - и ты, Эрастрас. Они спокойно лежат в глазницах, словно каменные шары. Они способны засвидетельствовать любую крайнюю жестокость. Ничего внутрь, ничего наружу. Ну, тот поэт удалил такие камни. Навеки сорвал завесу. И тогда то, что было внутри, вылилось наружу.

– Но раз он был слепым, ничто извне не могло найти путь внутрь.

– Да, мама. Но было слишком поздно. Как и должно было быть, если хорошенько подумать.

– Итак, вылилось наружу, - вмешался Эрастрас.
– И что?

– Догадываюсь я, что мир изменился.

– Не к лучшему, - буркнула Килмандарос.

– Во мне нет жгучей нужды исцелять беды мира, - сказал Сечул Лат.
– Этого или любого иного.

– Но ты критикуешь...

– Если честное наблюдение приводит к критическим выводам, ты отвергнешь честность или сам акт наблюдения?

– Почему бы не всё сразу?

– Действительно. Видит Бездна, так будет легче.

– Тогда чего суетиться?

– Эрастрас, передо мной два варианта. Рыдать по причине или рыдать без причины. В последнем случае вы увидите безумие.

– А первый случай отличается?
– спросила Килмандарос.

– Да. Какая-то часть меня верит, что если плакать достаточно долго, можно выплакать себя. И тогда в прахе последствий может родиться нечто иное.

– Например?
– потребовал Эрастрас.

Сечул Лат пожал плечами: - Надежда.

– Видишь дыру в моей голове, Костяшки? Я тоже рыдаю, но рыдаю кровью.

– Друг мой, наконец ты становишься истинным богом всех живых миров. Встань же, наконец, на вершине творения, и мы воздвигнем тебе статуи, славя святую рану, символ бесконечных страданий жизни.

– Я такое приму - если текущая по лицу кровь перестанет быть моей собственной.

Килмандарос хмыкнула: - Не сомневаюсь, твои поклонники будут рады истечь кровью ради тебя, Эрастрас. Пока Бездна не проглотит нас всех.

– И жажда моя сравняется с их щедростью.

– Когда...

Но рука Килмандарос внезапно ухватилась за плечо Сечула, развернув его.
– Друзья, -пророкотала она, - время.

Они повернулись назад.

От гребня холмов шла простершаяся на запад равнина, усеянная камнями и клочьями жилистой травы - насколько они могли видеть. Но освещенный утренними лучами пейзаж начал меняться. Почва стала светлой - широкое изогнутое пятно потеряло все краски. От серого к белому, пока вся равнина не начала казаться скопищем костей и пепла. Вдалеке - в самой середине порченого пятна - земля начала подниматься.

– Просыпается, - произнесла Килмандарос.

– И теперь, - шепнул Эрастрас, сверкая глазом, - мы поговорим о драконах.

Холм поднялся на ровном месте, закрыв горизонт - целая гора...

... и взорвался на глазах, взметая землю и камни.

Громадные трещины покрывали дно низины. Холмы под ногами задрожали, Старшие Боги пошатнулись.

Когда колонна пыли и пепла взлетела ввысь, когда подобное грибу облако закрыло половину неба - их достиг, наконец, и звук, плотный как движущаяся стена, рождающий мучительную боль в черепах. Сечула и Эрастраса вбило в землю. Даже Килмандарос упала - Сечул, кувыркаясь, смотрел на нее, видел, что рот раскрыт, но не мог различить страшного вопля за воем ветра, за грохотом взрыва.