Увидеть свет

С другой стороны, Вэйл понимал, что настоящий маньяк сам послужит ему защитником. Если не остановится. А Доминик откуда-то точно знал, что тот не собирается прекращать своего… творчества?..

***

Придя домой, Доминик уже совершенно ничем не мог заниматься. Он сказал бы, что внутри него клокочет ярость, но на самом деле это было иное чувство. По части чувств же он был не силён, а спросить совета было не у кого. В попытках хоть как-то восстановить душевное равновесие, Доминик хотел вернуться к привычному расписанию, но студия его ничем не привлекла и наконец он расположился перед большим телевизором в гостиной.

Ничего интересного, конечно, не нашлось, и Доминик оставил включённым новостной канал просто для фона. Он всё ещё не расслабился и даже не мог предположить, когда у него достанет сил, чтобы поработать или обратиться к чем-либо ещё кроме сидения напротив мерцающего экрана.

Он ждал, что позвонит Рик, но тот не торопился, что, в общем, было вполне предсказуемо — в это время дня Доминик редко брал трубку. Как удивительно порой привычные и такие необходимые ритуалы превращаются в сдерживающие цепи, раньше Доминик никогда об этом не размышлял. Впрочем, он и сейчас ни за что не задумался бы, если бы не отчаянное желание избежать неприятных раздумий о вцепившемся в него федерале.

Доминик подошёл к бару и плеснул себе немного виски, надеясь, что это успокоит нервы. Не в его правилах было пить дома в одиночестве, но сегодня уж точно всё шло наперекосяк. Его бы воля, он стёр бы этот день из памяти, отмотал его назад и отказался бы от встречи с Саймоном, и пусть тот думает, что захочет.

Поймав себя на этой мысли, Доминик насторожился. Это было неверно, да. Так нельзя. Такое поведение подозрительно, а он и так оказался в числе тех, с кого не сводят взгляда.

Если прежде Доминик не желал кому-либо смерти — не столько из соображений особенного человеколюбия, сколько из-за привитых с детства приличий, ведь убийство — это очень неприлично, не так ли? — то теперь он едва ли не вслух попросил неизвестного ему творца снова заняться любимым делом. Любимым?.. Это опять была неверная мысль, но Доминик уже не сумел отвергнуть её. Наверняка тому, кто делает такое с людскими телами, должно это нравиться, разве может быть иначе?..

Ближе к ночи Доминик вдруг задумался, что за ним могут следить. Федералы вряд ли теперь оставят его дом без присмотра. И с одной стороны, это возмущало до глубины души, с другой же — почти успокаивало. Ведь он совершенно точно никого не убивал и не собирался совершать подобного. Какой-то голосок внутри добавил: «В ближайшее время», и Доминик вдруг испугался сам себя. Всё это слишком сильно на него влияло, едва ли не сводило с ума. Необходимо было обратиться к картинам, перестать размышлять о смысле убийств и вспомнить, что человеческая жизнь бесценна.

Вот только почему-то всплывали фотографии убитых, закрадывалось ощущение, что такая смерть сама по себе становится искусством, а искусство вечно. Что одновременно лишало смысла постулат о бесценности жизни, но возносило ценность самого убийства. Доминик не поручился бы, что ориентируется в моральных понятиях. Он нуждался в ком-то, твёрдо стоящем на земле, в ком-то, чётко представляющем разницу между хорошим и плохим.

Как Мадлен.

Возможно, именно поэтому он стал обращаться к ней, хотя вроде бы давно выбросил образ из памяти?..

Доминик понимал, что может представить с ножом в руках кого угодно — и Анхелику, и Рика, и Эдгара. Но только не Мадлен. Она всегда казалась ему светочем добродетели — по крайней мере, в определённых аспектах. И пусть раньше он действительно нисколько не тосковал по ней, сейчас всё его существо было готово броситься к её ногам, точно она обладала способностью вернуть реальность на положенное место, остановить расползающийся абсурд, заставить всё замереть, а не сходить с ума в бесконечной трансформации.

Он не сразу вспомнил, куда подевал визитную карточку. Они расстались без лишних споров и ссор и как будто бы даже собирались поддерживать отношения, но ничего не вышло. Доминик не звонил ей, а Мадлен не набирала его номер. И всё-таки какая-то ниточка, ведущая к ней, оставалась — голубоватая визитка с е-мейлом и телефонами.

Нашлась она среди прочих документов в ящике стола. Доминик некоторое время рассматривал потёртый клочок бумаги, размышляя, не будет ли слишком странно послать бывшей супруге электронное письмо, но всё же решился. Как непросто оказалось написать приветствие, но он сумел составить даже стандартную для весточек из прошлого вежливую формулировку. Затем он долго раздумывал над тем, как объяснить свою проблему. Это был сложный момент, ведь он и сам не знал, чего именно желает. Но наконец письмо, пусть короткое и странное, отправилось сквозь цифровое пространство. В конце концов, Мадлен помнила, не могла не помнить, что он был очень странным человеком.

***

Она позвонила около полуночи, когда Доминик как раз ложился. Голос с приятной хрипотцой невозможно было не узнать.

— Доминик?.. Что случилось? — спросила она. — У тебя неприятности?

Честно говоря, он не знал, что на это ответить, но и лгать не умел, потому пришлось отозваться:

— Мадлен, мне… нужен твой совет.

— Что ж, — она усмехнулась и, видимо, отпила глоток. Доминик представил, как она может сейчас сидеть в любимом кресле с бокалом мартини. — Чем я могу тебе помочь?

Она не стала спрашивать ничего, что могла бы спросить, и это значило — Доминик не ошибся, она не забыла, каков он.

— Я запутался, — сказал он честно. — Я даже думал о встрече, только чтобы увидеть — в мире есть человек, ощущающий разницу между добром и злом.

— Говорят, у вас происходят страшные вещи, — она задумалась, чтобы добавить спустя чётко выверенную паузу: — Ты оказался как-то… Ты соприкоснулся с этим?

Её оговорка была, пожалуй, самым жутким, что он мог бы услышать. Неужели Мадлен предполагала, будто он связан с убийствами? Что же такого она в нём успела рассмотреть за их недолгие отношения?

Что-то, чего он и сам не замечал?..

— В какой-то мере, — осторожно ответил он, всё ещё испуганный внезапной догадкой.

— Будь осторожен, Доминик, — её голос дрогнул. — Не хочу, чтобы ты пострадал от рук этого ненормального. Будь осторожен.

— Почему ты так говоришь?.. — теперь он не мог сопоставить, откуда же ей всё известно, как она могла понять… Что она поняла?

— Это ведь логично. Они так похожи на картины, — её вздох показался ему слишком громким, будто в эту секунду она появилась перед ним во плоти и мягко дохнула в ухо. — На твои картины, Доминик. Да и ты не позвонил бы, если бы не чувствовал себя загнанным в угол. Думаю, рано или поздно этот маньяк задумается о том, чтобы присоединить тебя к своим работам. Я волновалась. Правда.

Доминик никогда не умел отличить правду от лжи, когда она так говорила, потому предпочитал считать, что она никогда и не лгала. Ему. И кто знает, так это было или иначе. И больше всего ему не хотелось пытаться понять, откуда Мадлен известно, на что были похожи… трупы? Произведения?..

— Скажи, ты не считаешь, что это… искусство? — сразу же уточнил он, решив ориентироваться на её ответ. Это могло бы стать прекрасной точкой отсчёта.

Мадлен долго размышляла, а он слушал её размеренное дыхание. Наконец она опять нарушила тишину: