Узы чужой воли
Шрифт:
После завтрака повторился вчерашний массаж, но по палате я наворачивала круги уже самостоятельно.
– Вы удивительно быстро восстанавливаетесь, - сдержанно удивилась Вайс.
– Благодарю, - равнодушно бросила я и остановилась у окна.
Если бы вчера эмоции не взяли верх, то сейчас можно было бы предвкушать визит Донала. А с другой стороны, ничего не берется из пустоты. Я думала об отъезде. Об уютной квартире в Двойном Городе. И забавных соседях. О Донале я не думала.
Иногда любовь причиняет боль. Неправильная, слишком сильная или отравленная, она разъедает душу, не принося никакой радости. Была ли
Небо, мне просто нужно время. Мне нужно немного времени, чтобы понять саму себя. И если бы Доналу не пришло в голову официально просить меня стать его супругой - я бы не стала его прогонять. Но на такой церемониальный вопрос нельзя сказать «Ох, ты милый, давай и дальше просто гулять». Только «да» или «нет». Сказать «да», не будучи уверенной? Вот уж нет, это не для меня.
Но почему же я чувствую себя виноватой?!
Короткий стук, и в палату зашел Эдвард. На лице искреннее недоумение, в глазах цветы.
– Было велено отнести тебе.
Он кое-как впихнул помпезный букет ко второму такому же и подтащил к моей постели стул.
– Как хочешь, но на интарийские языковые изыски у меня сил нет, - буркнула я, подавляя желание спросить, кто именно велел принести букет.
– Вынужден согласиться, - склонил голову Эд.
– Мне нужно задать тебе ряд вопросов.
Не могу вспомнить, когда именно мы перешли с ним на «ты». Может, даже прямо сейчас. Но менять это я не хочу.
– Мою затуманенную память может подбодрить только подробный рассказ о Джеймсе Орси, - тут же ответила я.
– Прости, нет сил, чтобы уговаривать тебя и умасливать.
– А если я вызову тебя в отделение полиции?
– Вызывай, как только доктора разрешат мне ходить - приду.
– Толкаешь меня на должностное преступление?
– покачал головой интариец.
– То есть то, что ты втянул невиновного человека в свое расследование, уже не преступление? Или, если смотреть с другого бока, то, что ты в архиважное расследование втянул родственницу преступника, - не злодейство?
– То, что я не дал тебя пришибить, - вот где преступление перед миром, - закатил глаза Эдвард.
– Хорошо, но ты дашь кровную клятву не распространяться о произошедшем.
– Я дам кровную клятву не говорить о том, что ты мне расскажешь...
– я украдкой бросила взгляд на часы, - с одиннадцати утра и до часу дня. Все, что я узнаю в этот промежуток времени, обязуюсь сохранить в тайне.
– Ты невозможна, - нахмурился интариец.
– И если я не соглашусь, уверенности в том, что ты о чем-то не умолчала, у меня не будет, верно? Строить дальнейшее расследование, имея на руках непроверенные, ненадежные сведения... Ладно. Но я недоволен и буду жаловаться на тебя Доналу.
– Боюсь, что он не сильно расстроится, - прохладно заметила я, пытаясь скрыть бешено забившееся сердце.
– О. Так я оказался прав? Ты отказала ему, верно? Что ж, еще одно доказательство моего ума и твоей глупости.
– Еще немного, и я передумаю узнавать следственные тайны, - тонко намекнула я зарвавшемуся аналитику.
– Это ваше дело, и лезть в него я не буду, тем более и лезть не во что. Итак, начнем с клятвы.
Я хотела
попросить иголку у Вайс, но Эдвард с усмешкой достал из кармана тонкое лезвие:– Я знал куда шел, Аманда. И знал, что твое любопытство сильнее совести.
– Зато у тебя даже зачатков совести нет.
– Из-за тебя мой друг ушел из внутренней разведки, а ты отказалась выходить за него замуж. Совесть у меня есть, но на тебе я сэкономлю.
– Если бы ты не подставил меня под нож безумного фанатика, был бы шафером на нашей с Доналом свадьбе!
– Да, только тот фанатик - твой прадед, - огрызнулся Эдвард.
– Давай уже закончим с клятвами, допросами и попрощаемся, - выдохнула я.
Обидно было почти до слез. Ну как же, когда я страдала от неразделенной любви - это было нормальным. Как только отказала парню - сразу же стала виноватой. Причем во всем. Скот интарийский, бесчувственный.
Для расправы я протянула Эдварду мизинец и, произнеся все положенные формулы, от любезного предложения залечить ранку отказалась. Интариец только плечами пожал, мол, гордая? Ну тебе же хуже.
– Твой прадед, Джеймс Орси, получил инструкции от ненаследной вдовствующей принцессы Эссилии. Она планировала взойти на престол самолично.
– И была главой тайного королевского совета, - протянула я и тут же нахмурилась.
– Зачем ты врешь? Ей было шестьдесят лет, и она бездетна. Кому бы она власть передала?
– Ребенку, который подрастал в Эйзенхаре. Бастард короля, рожденный от эйзенхарской герцогини. Имен я называть не буду. Итак, это был самый подготовленный мятеж. И самый разумный - они не выжидали. На подготовку плана и разработку операции ушло всего три дня. Ночь Смуты - дело рук принцессы Эссилии.
– А в учебнике пишут, что она умерла от пневмонии.
– Арбалетный болт, застрявший в груди и пробивший правое легкое, - пожал плечами Эдвард, - почти пневмония. Итак, Джеймс Орси получил описание ритуала от принцессы и сразу же выбрал себе тело - молодого слуги из собственного дома. Он должен был стать наперсником и бессменным наставником будущего короля. Этаким придворным кровным магом. Потому на время мятежа он был усыплен - душа не сразу смиряется с мертвым телом, и люди, не знающие этой хитрости, сходят с ума.
– Какой хитрости?
– нахмурилась я.
– А, то есть, чтобы не сойти с ума, нужно дать душе свыкнуться с телом. А чтобы при этом не пострадал разум - уснуть?
– Именно. Так бы и спал твой прадед, но шесть лет назад в карьерах произошло жестокое убийство двух магов. Убийца мстил за поруганную честь возлюбленной и перестарался с процессом. В итоге оба мага погибли от потери крови, но перед смертью, из-за болевого шока, выпустили весь запас магической энергии. Что разрушило сонное плетение, укрывающее тело Джеймса Орси. Собственно, именно из-за него заговорщики и полюбили те карьеры.
– Вы знали, что он там спит?
– Нет, мы были уверены, что там гуляют малолетние романтичные дурачки. Они спрятали его на самом видном месте.
– Эд усмехнулся и продолжил: - Когда Джеймс Орси очнулся, он кипел от гнева. Мы нашли тело слуги, которое он взял себе пятьдесят лет назад, нарисовали с него портрет и опросили жителей. В трущобах его опознали и обозвали «истеричным праведником». Молодого и привлекательного мужчину до крайности бесила одежда современных женщин.