В чужом отражении

Кожаное сидение заскрипело под весом его тела, напоминая мне этим звуком о том, как скрипел другой диван другой машины в тот момент, когда он брал моё тело.

Закрыв глаза, я сделала пару глубоких вздохов, стараясь хоть немного успокоиться.

После этого настороженно покосилась на Соболева.

— Как ты собираешься это сделать, она всё-таки их дочь и внучка. Так же, как и я.

— Только в отличие от тебя, ей на твоих родных наплевать, — фыркнул Соболев.

— Раньше ей не было наплевать, — покачала я головой. – Она же каким-то образом скрывала своё настоящее занятие от мамы и бабули. Да и я узнала обо всем не так давно.

— Это не важно, — ровно заявил Соболев. — Главное, что сейчас твоя сестрица становится опасной для своих же родных.

—Почему…почему ты её не тронул?

Соболев окинул меня ледяным презрением.

— Эта шваль не стоит того, чтобы я марал об неё руки.

— Я думала, что …

—Что я от неё избавился? — иронично приподнял бровь Соболев. — Дорогая, если бы этим занимались мои ребята, то тебе не пришлось бы выдумывать на ходу причину, по которой эта девка испарилась из города.

Взяв мою ладонь в свои руки, монстр спокойно заметил:

— Меня устраивало её исчезновение. Согласись, с её возвращением всё стало только хуже.

Если честно, но где-то в глубине души я тоже винила Аньку за гнетущую атмосферу сегодняшнего вечера. Если я смогла подыграть Соболеву, то и она могла бы расстараться. Но вместо этого она начала сводить счеты с монстром, подставляя под удар маму и бабушку.

— И всё же, она часть нашей семьи, — вдохнула я, признаваясь в своей беспомощности. – Мама и бабушка рады её видеть.

— Она не часть нашей семьи, а дешевая шалава, — заявил Соболев.

— Почему ты так грубо её обзываешь? – спросила я. – Ты же пользуешься их услугами?

Вот честно, мне не показалось: водитель за рулем отчетливо хрюкнул, чем тут же заслужил ледяной нагоняй от моего монстра:

— Игорь, работать надоело?

— Простите, босс, — покаянно ответил водитель.

Я напряглась, испугавшись, что сейчас Соболев поднимет перегородку, отрезав нас от водителя. Но к счастью, он не стал этого делать.

За окном мелькал вечерний город в тусклых вечерних сумерках.

Как выяснилось, я рано расслабилась. Стоило мне только отвлечься на проплывающие мимо пейзажи, как монстр не стерпел — схватил меня за подбородок и вынудил повернуться от окна к нему.

— Янка…

Удивительно, но в его голосе слышался сейчас не приказ, не надменные интонации — мне показалось, что в его зове я слышала сожаления и нотки раскаяния. Но, я уже говорила – моё имя было слишком коротким, чтобы поверить своему слуху.

А потому, я смотрела в темные непроницаемые глаза монстра — и напряженно молчала.

— Яна, пожалуйста…

Он перевёл взгляд на мои губы и тут мне сделалось страшно, потому что взгляд Соболева внезапно стал жадным и почти звериным.

Всхлипнув, я вырвалась из его захвата и быстро отодвинулась к краю сидения – подальше от монстра, который, казалось, уже был готов сорваться с цепи.

Я тряслась как кролик, пока машина поворачивала на шоссе, пока мы ехали, разгоняя надвигающуюся черноту ночи.

—Успокойся.

Соболев, достав из кармана сигареты, приоткрыл окно и начал жадно курить, старательно выдыхая воздух наружу – так, что в салоне сигаретами почти не пахло.

— Прости, — почти безжизненным тоном произнес он через какое-то время. – Прости меня.

А я смотрела сейчас на этого монстра и понимала, что если беременность подтвердится, то я возненавижу Соболева. Буду ненавидеть его до конца жизни – потому что моей жизни уже не будет!

Я горько покачала головой, внезапно осознав, что моя жизнь уже разрушена.

Чем я провинилась перед судьбой? За что меня так наказали? Я всю жизнь старалась быть честным, воспитанным человеком. Я не хамила, не грубила, почти не обманывала (обманывать стала только в последнее время – и то не по своей воле). За что, почему он со мной так обошёлся?

Ведь это уже случилось. Даже если без последствий, даже если не будет ни беременности, ни ребенка — он уже причинил мне такую боль, что моя любовь и вера в него треснула и раскололась на мелкие кусочки. Я уже не чувствовала себя живым человеком – потому что жить надо во имя любви, а во мне не осталось этой самой любви… Ничего не осталось. Теперь я чувствовала какое-то эмоциональное отупение. Как будто вместе с чувствами к Соболеву, во мне умерли и все остальные хорошие эмоции: меня раздражала Анька, ёрничавшая весь вечер; злила мама, которая в упор не видела моей боли. Я задыхалась от боли, представляя себе, что может ответить гинеколог, после того, как я сдам все анализы.

Весь оставшийся путь я молча пялилась в окно — не в то, в которое курил Соболев, а принципиально в противоположное — и пыталась вновь превратиться в куклу. В бездушную пустую куклу.

Я не хочу иметь с тобой ничего общего! Абсолютно ничего!

Указав, где припарковаться, Соболев проводил меня до двери, а затем, сделав уже несколько шагов вниз, вдруг резко повернулся, схватил меня за затылок и, притянув к себе, с силой поцеловал.

— Я. Люблю. Тебя. – Проскрипел он, буравя меня тяжелым взглядом. – Я не могу без тебя.

Я застыла, надеясь, что он догадается выпустить меня из своего захвата.

Но Соболев просто стоял. И молча прожигал взглядом моё лицо, пытаясь безуспешно отыскать там что-то.

— Уйди, — проскрипела я сквозь зубы. – Уйди сейчас же.

— Яна…

— Я видеть тебя не могу, — заорала я, позорно сорвавшись на крик. – Я не могу даже стоять с тобой рядом.

Воспользовавшись тем, что Соболев на мгновение растерялся, я открыла дверь и юркнула в квартиру, быстро закрыв за собой дверь.

И долгие полчаса стояла напротив запертой двери, прислушиваясь к тому, что происходит на лестничной клетке. Только услышав шаги, удаляющиеся по лестнице, я выдохнула и осмелилась покинуть прихожую.

Всю ночь меня знобило – я несколько раз мерила температуру, но градусник каждый раз показывал норму. В голову лезли разные мысли. Я прислушивалась к себе, прислушивалась к своему телу.

А утром, едва продрав глаза, побежала в поликлинику на УЗИ.

Кровь я уже сдала до этого, правда, результатов ещё не знала. Оттого становилось только ещё страшней.