В дальних плаваниях и полетах

— Кто курящий?

— Я, однако, не занимаюсь, а Елеське рано, — сказал человек в плаще. — Вон Фрол дым пущает.

Я протянул Фролу портсигар:

— Будете вспоминать, как за самолетом гонялись…

Снова мы в Тихом океане — последний переход.

В кают-компании неумолчно стучали костяшки домино; Ляпидевский под собственный аккомпанемент баском напевал «В гавани, в далекой гавани»; внезапно появлялся и, скептически пожав плечами, тотчас же исчезал Сигизмунд Леваневский; изредка заглядывал Каманин, холодным взором окидывал сборище, словно укоряя: «Не делом, товарищи, занимаетесь!»; перед сном, на руках у матери, кают-компанию навещала самая юная пассажирка — Карина Васильева; заходил Бабушкин, чукчанка Вера; ероша волосы, страдал над рукописью Михаил Водопьянов, а друзья, имея в виду ее необыкновенные размеры, участливо расспрашивали: «На каком километре держишь?..»

Обычно после ужина собирал общество «аляскинский гость» Маврикий Слепнев; он рассказывал забавные и трагические эпизоды своей богатой приключениями летной жизни. Случайно открылись его незаурядные литературные способности. Было это так. Пришла радиограмма из редакции: собрать рассказы о полетах всех семи Героев Советского Союза — тысячу строк — и передать телеграфом из Владивостока. Темы рассказов — по выбору летчиков. Я попросил Слепнева уделить время для беседы. «Не надо, — ответил летчик, — сам напишу». Оказывается, с такой просьбой к нему уже обращались корреспондент «Известий» Борис Громов и, конечно, вездесущий Миша Розенфельд.

— Вы, друзья, представляете три газеты, — сказал Маврикий Трофимович, — значит, за мной три оригинальные статьи. Заготовки уже сделаны.

Он уселся за портативную машинку и писал, почти не отрываясь. Из-под валика машинки одна за другой вылетали страницы. Временами он задумывался, решительно рвал лист или перечеркивал карандашом напечатанное и принимался за новый вариант. Слепнев работал шесть часов подряд.

— Готово. Три очерка, строк по двести. «Траурный флаг на борту», о поисках американских пилотов, — для «Известий». «Прыжок над Беринг-стримом» — моему другу Мише, в «Комсомолку». «К людям на льдине», тема, надеюсь, понятна без комментариев, — для «Правды».

Слепнева попросили прочитать вслух, и он, выбрав очерк «К людям на льдине», выразительно начал:

— «Пилот держал руку под козырек.

Все, кроме пилота, держали шляпы в руках.

Все сияли улыбками и были очень торжественны. На самолете развевался красный шерстяной флаг.

Старик капитан Томас Росс держал речь. Он говорил о дружбе двух великих народов, о трудностях, об Амундсене, о Нансене, о чести.

Муниципалитет города Нома — города, который принимал Амундсена, Поста, Нобиле, — подносил звездный полосатый флаг советскому пилоту.

Пилот держал руку под козырек. Пилотом был я.

Тысяча километров над замерзшим Юконом осталась позади.

Позади были Германия, Англия, Атлантический океан, Соединенные Штаты. Позади были Юкон и все эти Руби, Тинана, Нулато — чужие городки с чуждыми нравами и бытом.

Впереди был прыжок самолета на лыжах через самый скверный на всем земном шаре пролив, называемый Беринговым, а затем срочный прыжок на лед. Оттуда ободренные близостью самолетов люди просили не лететь в плохую погоду, не лететь в туман и пургу.

Но хорошей погоды в Беринговом проливе не бывает.

Я отдал распоряжение механику Левари запустить мотор. Механик сказал: «Иес, сэр!» — и полез в кабину.

На вышку морской станции взлетел советский флаг, стал вровень со звездами и полосами. Защелкали аппараты кино, и «Флейстер» медленно тронулся с места.

На тяжелом, загруженном до лампочек на потолке самолете было два человека. Один от другого они были отгорожены дверью с открывающейся заслонкой. Кроме того, они были отгорожены социальным правопорядком, понятиями, взглядами.

Но заслонка открывалась. Заслонкой была авиация.

Механику Биллю Левари шел двадцать первый год. Пилот двадцать лет летал на самолетах, а всего ему было около сорока.

Пилот улыбался, глядя на механика, и вспоминал, что когда-то в Гатчине хорунжий Корнеев так же улыбался, глядя на молодого, неопытного пилота…»

— Браво, Маврикий! — не удержался Бабушкин, вспомнив, вероятно, свою молодость, Гатчину и Петроградский аэродром, где он почти одновременно со Слепневым начал авиационную жизнь.

Маврикий Трофимович кивнул старому приятелю и продолжал:

— «Оба компаса показали точно: норд. Механик Левари поднял большой палец вверх. Это означало, что мотор работает хорошо. Слева виднелась скала Следж.

Второй раз я вел машину через Берингов пролив. Это было 31 марта 1934 года.

4 марта 1930 года я первый раз перелетел Берингов пролив, сопровождая два трупа. Пилот американской службы Бен Эйелсон и механик Борланд, один с продавленным сердцем, другой с расколотой головой, превратившиеся в лед на сорокаградусном морозе, совершали обратный путь из «Сиберии»…

Скала Следж осталась слева и позади. Впереди показался остров Кинг. Сибирский берег был в тумане, островов Диомида не видно. Шел к концу первый час полета. Я был уже где-то над Полярным морем. Сверху придавливали облака. На стекле появились первые намерзающие капли. Стекла покрывались наледью, и машина стала тяжелеть.

Шел второй час полета. Берингов пролив остался позади. Впереди была беспросветная белесая мгла, обледенение и смерть».

Слепнев умолк, закуривая, а затем продолжал:

— «И тогда я развернул машину на сто восемьдесят градусов. Механик что-то записал в книжечку… Я отступал, удаляясь от людей на льдине, и в третий раз перелетел Берингов пролив.

Через тридцать минут показался американский мыс Йорк. Над мысом тумана не было. Я почти убрал газ. Сразу стало тихо. Самолет начал спиралью уходить с трех тысяч метров к земле и, нырнув под туман на двадцатиметровой высоте, взял курс норд-вест. Я снова стал перелетать пролив, направляясь к людям на льдине.

Над головой стояла уже не белая, а серая мгла. Из полыней поднимались клочья тумана. Минуты казались бесконечными.

Было понятно: если сдаст мотор, все кончено.

Уже давно пора было показаться мысу Дежнева, но в тумане я ничего не мог разглядеть.

На стеклах опять появились намерзающие капли, впереди мелькнула какая-то чернота. Сделав крутой вираж, я снова развернул машину — в отступление!.. Через час под самолетом был город Теллор. На занесенной снегом песчаной косе стояли жители и, задрав головы, смотрели на снижающийся самолет: «Командор Слепнев не одолел Берингова пролива».

Мотор стих. Подвезли на салазках бидоны с горючим. Механик прикрепил к фюзеляжу флаг с серпом и молотом.