В дальних плаваниях и полетах

Молоденькая чукчанка неплохо изъяснялась по-русски.

— Мое чукотское имя трудное, вам не выговорить. Зовите меня Верой, — предложила девушка.

— Ну и отлично — Вера! — воскликнул Миша и объявил девушке, что намерен написать о ней в «самой большой молодежной газете». — Рассказывайте: откуда вы, где учились, о чем мечтаете, не боитесь ли городской жизни?

— Боюсь? — улыбнулась она. — А чего бояться. Мне семнадцатый год. Я буду учиться, а потом вернусь к своим… Ой, как много здесь работы! Надо учить людей грамоте. Строить новые яранги. Лечить больных… Конечно, не одна я буду, нас много…

Вера родилась в береговом стойбище близ Уэлена — «один перегон упряжки». В семье шестеро детей. Отец — охотник, старый уже, прихварывает. Главный кормилец — старший брат. Однако он собирается жениться. Женится — уйдет из яранги. Это беспокоило девушку…

Когда у Веры не хватало русских слов, на помощь приходил командир-пограничник Андрей Небольсин, тоже прилетевший на «АНТ-4». Он прожил в этом крае несколько лет и свободно владел местными языками.

В кают-компании «Смоленска» шумно приветствовали новых пассажиров. Женщины «Челюскина» повели Веру к себе.

— До концерта времени хватит, наговоритесь, — сказала метеоролог Ольга Николаевна Комова. — Девушке надо поесть и отдохнуть.

— Кон-церт? — переспросила Вера. — Это театр? К нам приезжал театр из Петропавловска, артисты…

— Встретимся через полчаса в кают-компании! — крикнул Миша вслед девушке и, взмахнув блокнотом, побежал в носовой твиндек, также отведенный под жилье.

Этот мрачный уголок судна получил неофициальные наименования: «люкс на носу» и «салон у бушприта». Впрочем, никто на комфорт не претендовал: население «Смоленска» быстро росло и приближалось уже к двумстам.

До самых сумерек, пока судовой колокол не начал созывать на концерт, мы просидели с Андреем Небольсиным. Мой собеседник оказался на редкость скромным.

— Чем интересным могу я поделиться? — говорил Небольсин. — Вы и без меня, наверно, всё знаете. Будь я, допустим, специалист — этнограф либо экономист, другое дело…

Постепенно он становился словоохотливее, а под конец так увлекся, что я едва успевал записывать.

На Чукотке он изъездил десятки тысяч километров, побывал во всех стойбищах и поселках, разбросанных вдоль побережья двух океанов, и не раз проникал в глубь полуострова к оленеводам-кочевникам. Известие о гибели «Челюскина» застало его в бухте Лаврентия. Спустя полчаса пограничник уже гнал упряжку в Уэлен.

— Уэленская тройка помощи челюскинцам подготовила свой план спасения, — рассказывал Небольсин. — Они намеревались мобилизовать шестьдесят упряжек и отправить их на запад, к мысу Онман, а оттуда по льду в лагерь челюскинцев; предполагалось, что самолет будет указывать каюрам путь, сбрасывать продовольствие людям и корм для собак. Затею эту я не поддержал. Посудите сами: собрать шестьдесят упряжек — значит, оставить все население района без транспорта, лишить чукчей возможности охотиться, обречь их на нужду, а сама экспедиция не сулила ничего доброго… Тут пришла радиограмма от товарища Куйбышева: ввести Небольсина, то есть меня, в состав тройки. Я поспешил в Ванкарем. У мыса Онман встретился мне полярник с Северного, человек весьма пылкий, ему тоже страсть как не терпелось: «Надо немедленно двинуться с собаками к лагерю!» Оказывается, он уже обращался к чукчам, но те разумно возразили: «Тебя мы не знаем, но знаем, что ты замерзнешь и пропадешь…»

— А ведь мне, товарищ Небольсин, одно время тоже думалось, что с помощью упряжек удастся спасти челюскинцев, — признался я.

— Что вы! Совершенно безнадежное дело. Подумайте, сколько было бы жертв!.. Впрочем, человеку, незнакомому с Севером, такое заблуждение простительно, — заметил Небольсин и продолжал: — Базой спасательных операций стал Ванкарем. Тамошняя фактория получила по радио распоряжение: приобрести сто голов оленей и перегнать их в Уэлен — для питания челюскинцев. А на Чукотке купить живых оленей немыслимое дело. Почему, спросите вы?.. Много лет назад американцы задумали разводить оленей на Аляске и решили приобрести у чукчей большое стадо. По местному обычаю, чукчи согласились продать оленей не живьем, а только на убой. Американские скупщики не возражали, но попросили забить оленей на берегу, неподалеку от их судна. Когда же стадо пригнали к побережью, чукчей-пастухов напоили спиртом, а оленей увезли живьем. Вскоре на Чукотке вспыхнула эпизоотия, погубившая огромные стада. Это бедствие шаманы истолковали по-своему: дескать, духи разгневались на то, что оленей продали живьем, да к тому же на чужую землю. С той поры на Чукотке можно приобрести только обезглавленные туши.

— Как же вы сделали?

— А вот послушайте… Заведующий ванкаремской факторией, получив радиограмму, написал знакомому учителю в стойбище — километров за двести пятьдесят от побережья — и просил его потолковать с кочевниками о продаже оленей. Неожиданно учитель самолично является в Ванкарем — мрачный, как туча: «В славную, говорит, историю вы меня втравили. Жил я с соседями-чукчами, что называется, душа в душу, слушали они меня, уважали. Но стоило заикнуться о продаже оленей — дружба врозь пошла, даже лучшие приятели отвернулись. Съездил я к соседям, возвращаюсь, а меня в нашем стойбище даже не угощают с дороги!..» Учитель рассказал, что шаманы ходят по ярангам и бубнят: какое, мол, нам дело до чужих, пусть спасаются сами или гибнут.

Словом, нескладно обернулось. Не мешкая, вшестером собрались мы в путь. Выехали со мной в тундру учитель, заведующий факторией и трое чукчей-комсомольцев. Забрались в самую, что называется, глубинку. Стойбища там маленькие, по пять — семь яранг, да и редки, а вокруг пасутся стада.

— Все же решили закупать живьем?

— Зачем! Ведь нам нужны были не олени, а мясо. Так мы и объясняли чукчам, собирая их сразу из двух-трех стойбищ. Приходило человек тридцать — сорок, одни мужчины: по стародавнему обычаю тундры такие дела не для женщин… Наши комсомольцы рассказывали кочевникам о гибели судна, о том, что самолеты идут на помощь людям, попавшим в беду. Смышленые парни толково разъясняли оленеводам значение работы полярников для всего чукотского народа. После первого же собрания нам продали двадцать девять голов. Кочевники забивали оленей, разделывали туши и везли в факторию, а там на вырученные за мясо деньги покупали товары.

Наше путешествие по стойбищам продолжалось пять суток. Оленины закупили вдосталь. Молодцами показали себя комсомольцы, особенно Рольтен с мыса Северного. Между прочим, еще перед выездом в тундру я заметил, что парень вроде чем-то озабочен. Спросил его: «Может быть, ты нездоров?» Он мнется, молчит. В пути узнаю, что некий Пинетейгин, сын бывшего ванкаремского богатея, отговаривал Рольтена от поездки и запугивал: «Зачем едешь? Я скажу: на тебе кухлянка чистая, белая, а завтра она будет вся в крови — тебя убьют!» Парень, надо сказать, не струсил, но угроза ему запомнилась. И вот на собрании в тундре Рольтен рассказал все это народу. Кочевники рассердились: «Да как он смеет, этот Пинетейгин, говорить, что мы хотим убивать!..»

Возвращаясь в Ванкарем, мы попали в свирепую пургу. Мороз отчаянный, температура упала ниже сорока градусов. Упряжки то и дело останавливались — идти против ветра было невозможно; обессиленные собаки лапами продирали глаза, залепленные снегом… А в Ванкареме нас ждали новые заботы: надо отправить нарты за бензином и плавником, перевезти мясо. Упряжки поработали на славу. Вы, может быть, не поверите, но это правда: собаки перетащили на нартах с мыса Северного в Ванкарем тридцатипудовый мотор! Такого тяжелого груза наши упряжки никогда раньше не возили.

Я расспрашивал Небольсина о быте и нравах коренного населения, о том, как на Чукотке встретили летчиков и челюскинцев.

— О, это памятное событие! Когда в прибрежных стойбищах ждали людей со льдины, каждая хозяйка старалась, чтобы у нее в яранге было чище и опрятнее, чем у других… Чукчи просто в восторге от наших летчиков, всем им дали прозвища: Молоков у них Ымпенахен — «старик», а Каманин — Аачек, то есть «молодой человек». Немало юношей говорили мне о своем желании стать мотористами. Чукчи вообщэ очень увлекаются всякими механизмами. Помню, как-то во время промысла морского зверя на одном из вельботов сломался винт. Чукчи выточили из моржовой кости новый, поставили его взамен поврежденного и продолжали охоту… Теперь у ребятишек любимыэ игрушки — самолеты с пропеллером, вырезанные из кости…