В дальних плаваниях и полетах
Шрифт:
В 1928 году Михаил Сергеевич прославился своими полетами при поисках экипажа дирижабля «Италия». Он доказал возможность посадки на дрейфующие льды.
Полярники говорили: «Бабушкину сорок лет, но его энергии и сердца достало бы на двух двадцатилетних». На «Смоленске» Михаила Сергеевича постоянно окружала молодежь. Кипели споры, рождались дерзкие замыслы покорения Центральной Арктики.
Я вернулся на палубу и между громоздкими ящиками стал пробираться к люку твиндека. Теплый южный ветер развел крутую зыбь, нос «Смоленска» захлестывали волны. В бархатнотемной чаше неба полыхали и падали звезды, чертя сверкающий след до горизонта.
Заглянув в радиорубку, я отправил две телеграммы. Сообщил командованию камчатских пограничников, что везу более тридцати статей челюскинцев для газеты и прошу, если позволит погода, выслать навстречу легкий самолет-амфибию либо моторный катер. Другая телеграмма была адресована камчатским связистам; меня беспокоило, справится ли петропавловская радиостанция с таким обилием корреспонденции. Начальник рации ответил немедленно: связь с Хабаровском поддерживается несколькими аппаратами, гарантирована быстрая передача пятидесяти тысяч слов.
Погода разрушила мои надежды — океан не утихал, и на самолет нечего было рассчитывать. «Смоленск» приближался к Петропавловску. Там пачками взлетали зеленые, красные, белые ракеты. Мы замедлили ход и невдалеке от обрывистого берега стали на якорь в бухте.
До города, скрытого за скалой, полторы-две мили. В порт мы войдем лишь утром. Неужели и катер не пришлют?.. Одиннадцатый час, палуба опустела. Утесы принимают причудливые формы, всплески моря напоминают шум мотора… Еще четверть часа… Ждать больше нечего. С досадливым чувством поплелся я в твиндек…
— Эй, на «Смоленске»! — слышится глухой голос за бортом.
Не веря своим ушам, подбегаю:
— Катер? Пограничники?
— А вы кто? — спрашивает тот же голос.
— Корреспондент газеты…
— За вами и прибыли.
Стучусь в каюту Копусова. Он выходит вместе с механиком Колесниченко. За борт перекинут легкий веревочный трап, пограничники на катере придерживают его нижний конец. Сунув глубже под бушлат пакет с материалами, лезу через борт, нащупываю ногой скользкую перекладину трапа. Он раскачивается, деревяшки так и норовят выскочить из-под сапог — неприятный спуск! Сильные руки подхватывают меня:
— Здравствуйте, товарищ!
Укутав шею теплым шарфом, спускается Копусов.
— Ну и трусил же я, что доктор зачалит! — улыбается Иван Александрович.
Через полминуты к нам присоединяется Колесниченко.
Аппаратная петропавловской радиостанции ярко освещена. «У вас только двенадцать тысяч слов? — разочарованы связисты. — Да это нам на один зубок! Утром добавите? Добро!»
Первой уходит наша с Копусовым радиограмма о прибытии «Смоленска» в Петропавловск. За ней — выдержки из дневника Маркова. До рассвета надо продиктовать машинисткам еще пять-шесть статей… В Москве сейчас три часа дня, значит, в завтрашней газете читатели увидят начало марковского дневника…
Теплое, солнечное утро. Из-за сопок появилась эскадрилья самолетов. Навстречу «Смоленску» вышла флотилия кораблей, пестро расцвеченных флагами. Население Петропавловска высыпало на берег.
Мне вручают радиограмму из редакции: корреспонденции получены, дневник Маркова начали печатать, Копусову — благодарность за активную работу для «Правды». Спустя два часа — новая «молния»: по заданию редакции завтра из Хабаровска в Петропавловск стартует летающая лодка «С-55»; надо подготовить все материалы
и вручить их командиру машины.Днем, когда в городском театре шло торжественное заседание, в порту ошвартовался «Красин». Вскоре в фойе появился средних лет человек в надетой набекрень фуражке морского летчика и в светло-коричневой кожанке. Поравнявшись со мной, он вежливо козырнул и, поглаживая коротко подстриженные усики, спросил баском:
— Вы москвич?.. Не знаете ли, Виктор Львович Галышев здесь?
— Он в президиуме, на сцене.
Не трудно было догадаться, что это Маврикий Слепнев.
— Выступления не окончились? Отлично. Успею. Впечатлений масса! Вы фотограф, кинооператор, журналист? Простите, ваша фамилия? Значит, плывем вместе! Ну, я пошел… Как это в «Онегине»? «Он возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал…»
Словоохотливый и общительный летчик направился в зал. Оттуда послышались аплодисменты.
В фойе стремглав влетел Розенфельд:
— Опять встретились! Третий раз в этом месяце.
— Как сходили на Аляску?
— Погоди, все расскажу. Сейчас был на радиостанции. Сюда идет «Сучан», везет почту из Владивостока, московские газеты…
Миша сыпал новостями, перескакивая с темы на тему. Красноречиво описал поход на Аляску. Несколькими штрихами метко охарактеризовал Слепнева. Мимоходом вспомнил об индейце Эли, с которым познакомился в Номе, и о старике греке, по фамилии Грамматика, просившем, чтобы его «за любую плату» доставили в Европу.
— Интересно на Аляске? — спросил я.
Мой приятель скорчил гримасу:
— Я-то воображал: Ном, Ном!.. Маленький провинциальный городок. Зеленая скука. Рай для сплетников: в Номе каждая собака знает, что получила на обед соседская кошка…
Появился Борис Изаков.
— Завтра лечу в Москву, — сказал он.
— Как? С кем?
— Очень просто — самолетами. Переходя с одной машины на другую, я рассчитываю попасть из Хабаровска в Москву за пять суток.
— А как же до Хабаровска? — ревниво допрашивал Розенфельд.
— На летающей лодке «С-55».
— Вот удача! Совершить перелет Камчатка — Москва! Будет о чем написать…
От окраины Петропавловска по склону сопки черной змейкой вилась тропа, теряясь на вершине среди пятен побуревшего снега. В долине по-весеннему журчал ручей. У подножия сопки он вливался в бурный поток, с гулом стремившийся к бухте. Ветер гнал густые клубы тумана… Каково сейчас над холодным Охотским морем? Где хабаровская летающая лодка? Прибудет ли она сегодня?..
Поднялись на вершину. Михаил Сергеевич Бабушкин, запрятав ладони в широкие рукава кожанки, уселся на почерневшем пне. Сощурив глаза, он подставил обнаженную голову солнечным лучам.
Бабушкин восхищался открывающимися видами и искал в них сходство с живописными уголками родного Подмосковья, вспоминал о своих странствиях, с нежностью говорил о семье. По стоило мне заикнуться о полетах в Арктике, как летчик погрустнел:
— Не надо, право, такая благодать вокруг!
Близился полдень, когда мы двинулись в обратный путь. Тропинка вывела нас на узкую улочку окраины. Повстречав группу полярников, мы вместе направились к «Смоленску». Чукчанка Вера с любопытством осматривалась, все казалось ей удивительным: двухэтажные и даже трехэтажные здания, магазины, океанские суда, шумная толпа. Михаил Сергеевич рисовал девушке жизнь большого мира, с которым ей предстояло познакомиться.