В доме Шиллинга

– Въ юности мы были добрыми товарищами и остались такими до сего дня, – прибавилъ онъ посл минутнато молчанія. – Люціанъ былъ такой же кутила, такой же веселый малый, какъ и я, и въ дом Шиллинга чувствовалъ себя лучше, чмъ у своихъ родныхъ.

Конечно, для бдняжки было бы лучше, еслибы онъ никогда не видалъ дома съ колоннами, а вмст съ нимъ и ледяной сосульки, прекрасной Терезы Вольфрамъ; покидая Германію, онъ тайкомъ провелъ одну ночь у меня въ дом. Онъ сходилъ съ ума отъ страстнаго желанія увидать тебя и строилъ разные несбыточные планы: похитить тебя и еще Богъ знаетъ что, силой отстоять свои права; но онъ долженъ былъ убдиться, что съ крючкотворцами проклятаго монастырскаго гнзда ничего не подлаешь. И тогда онъ ухалъ, – тамъ за моремъ искалъ онъ и нашелъ новую родину. Тамъ онъ женился на знатной испанк и былъ съ ней счастливъ. Пока она была жива письма его дышали спокойствіемъ, – онъ любилъ жену и, казалось, примирился со своей судьбой, но она умерла и имъ снова овладла тоска по сын… – Онъ остановился и съ улыбкой покачалъ головой, положивъ руку на письмо. – Страшное совпаденіе! Вчера какъ разъ пришло ко мн это письмо. Люціанъ хвораетъ, какъ и я, бдный Лазарь, и поэтому самъ не можетъ хать. Онъ настоятельно проситъ меня переговорить съ тобой о немъ и о его длахъ, – да чего тутъ много толковать… ты уложишься и подешь къ отцу! Теперь твоимъ отечествомъ будетъ Америка!

Феликсъ нсколько разъ быстро прошелъ взадъ и впередъ по комнат, лицо его то блднло, то краснло и на немъ поперемнно выступали то радость, то гнвъ; наконецъ онъ остановился передъ Люсилью. Она вскочила и порывисто бросилась къ нему на грудь.

– А ты подешь со мной, Люсиль? – спросилъ онъ взволнованнымъ голосомъ.

– Конечно, да, глупый Феликсъ! – засмялась она, – хоть сію минуту!… Небо и море!… Это будетъ еще веселе, чмъ я когда нибудь воображала!… Такъ мы демъ въ Америку? Конечно въ блестящій Нью-Іоркъ?…

– Нтъ, милое дитя, прямо въ южные штаты, въ богатый штатъ Южной Каролины. Другъ Люціанъ сдлался плантаторомъ, онъ получилъ отъ своего тестя богатыя владнія. Господа плантаторы играютъ тамъ важную роль, передъ ними аристократія ничего не значитъ, они въ полномъ смысл феодальные бароны. Тесть Люціана испанецъ изъ Флориды и, судя по описанію, живетъ на своихъ плантаціяхъ, какъ настоящій нмецкій князь.

Съ выразительной улыбкой кивнулъ онъ Феликсу подойти къ нему поближе.

– Видишь ли, мой милый, теб нечего жалть о материнскомъ наслдств, котораго тебя лишили самымъ подлымъ образомъ, – уже много лтъ отецъ твой длаетъ сбереженія и откладываетъ ихъ для тебя – и хотя онъ не можетъ оставить теб плантацій, – онъ остановился и развернулъ шелковую бумагу и вынулъ оттуда дощечку изъ слоновой кости, – потому что у тебя есть сестра, Феликсъ, тринадцатилтняя дочь отъ второго брака – вотъ она!

Съ этими словами онъ подалъ радостно изумленному молодому человку миніатюрный портретъ на слоновой кости. Люсиль быстро подбжала и отъ волненія и любопытства почти оттолкнула Феликса; но молодой баронъ тоже всталъ и подошелъ; только молодая жещина равнодушно оставалась на мст. Она, опустивъ глаза, машинально вертла чайную ложку и, еслибъ не легкая краска на лиц, обнаруживавшая внутреннее волненiе, можно было бы подумать, что она не иметъ никакого понятія о томъ, что вокругъ нея происходитъ.

– Разв не прелестное дитя эта маленькая Мерседесъ? – спросилъ старый баронъ.

– Какое это дитя, – проворчала Люсиль, тихо отстраняя руку, державшую портретъ. – Ей тринадцать лтъ, а она смотритъ съ такимъ высокомріемъ и серьезностью, точно старый ученый профессоръ. Слушай, Феликсъ, я ревнива! Ты будешь ее любить?

– Да, Люсиль, хотя я боюсь, что она не будетъ мн отвчать тмъ же; у нея въ чертахъ много гордости и жесткости…

– Нe правда ли? Что она горбата, въ этомъ ты можешь быть увренъ, Феликсъ. У кого красивая фигура, тотъ не даетъ срисовывать одну голову, я готова побиться о закладъ. А эта голова, точно обрубленная, является въ облакахъ…

– Нтъ, она съ ангельской красотой выглядываетъ изъ облаковъ, – сказалъ баронъ Шиллингъ, не отрывая глазъ отъ дорогой, хотя и вышедшей изъ моды живописи. – Эта маленькая картинка – художественное произведеніе.

– Это рисовалъ старый художникъ, живущій у Люціана, и очень имъ уважаемый, – замтилъ старый баронъ. – Я говорю, что эта головка всякаго сведетъ съ ума. Мн бдному старому калк сдлалось вчера грустно при вид этихъ молодыхъ глазъ… Но у нея нетъ ни одной черты отца…

– А также и Феликса! – сказала Люсиль съ видимымъ облегченіемъ. – Желтая кожа и страшно густые черные волосы…

– Съ блестящими голубыми глазами встрчаются только подъ тропиками, – добавилъ баронъ Шиллингъ. – Для меня эта головка была бы неоцненнымъ образцемъ.

– Ты можешь оставить портретъ у себя, Арнольдъ, ты имешь въ немъ также свою часть, – сказалъ живо старый баронъ, – по лицу его пробжала какая-то мрачная тнь. – Добрый Люціанъ думаетъ, что въ дом Шиллинга все еще по старому – наша переписка прерывалась надолго изъ-за болзни его жены – теперь онъ пишетъ мн, чтобъ ты бросилъ свое правовдніе и дворянство и прізжалъ къ нему; у него такъ много разныхъ страстныхъ желаній и плановъ – онъ хотлъ бы показать теб свою Мерседесъ столько же, сколько и Феликсу, а прочее ты можешь и самъ угадать.

Молодой человкъ покраснлъ до корня волосъ. Онъ осторожно, но очень поспшно положилъ портретъ обратно на шелковую бумагу, какъ будто бы онъ жегъ ему пальцы. На одну минуту на плечо его тяжело опустилась рука: его жена мимоходомъ наклонилась черезъ него взглянуть на портретъ и прошла къ маленькому столу за своей работой.

9.

Она вдругъ остановилась, какъ вкопанная и вс другіе замолчали, прислушиваясь. На улиц раздавался такой жалобный и горькій плачъ ребенка, что старый баронъ испуганно поднялся съ мста и, опираясь на Феликса, съ трудомъ направился къ окну, которое его сынъ уже открылъ.

Гроза, казалось, прошла съ послднимъ громовымъ ударомъ; дождя не было, но влажный свжій ароматичный воздухъ наполнялъ галлерею, шедшую параллельно окнамъ, а беззвздное небо чернымъ грознымъ сводомъ разстилалось надъ городомъ. Газовые фонари, горвшіе передъ домомъ, ярко

освщали цвтникъ съ фонтаномъ и клумбами; ни одинъ листъ не шевелился на обремененныхъ цвтами кустарникахъ, ничьи шаги не раздавались по гравію дорожекъ; но на улиц по ту сторону желзной ршетки стояли люди, и изъ-за шума мужскихъ голосовъ время отъ времени слышался плачъ, прерываемый бранью женщины; ребенокъ больше не кричалъ.

Пока мужчины и Люсиль прислушивались у окна, баронесса подошла къ чайному столу и сла на свое мсто. Старый баронъ, вставая, уронилъ со стола шелковую бумагу со всмъ, что въ ней было, и не замтилъ, потому что она безшумно упала на коверъ. Баронесса прошла мимо нея, но и не подумала поднять, считая это унизительнымъ для своего достоинства. Она снова держала работу въ своихъ восковыхъ пальцахъ и мрно продергивала взадъ и впередъ блую нитку, не отрывая отъ работы глазъ, опушенныхъ длинными рсницами. Только одинъ разъ взглянула она на коверъ. Минка, осторожно осмотрвшись, тихонько выбралась изъ своего убжища, схватила бумагу, нжно прижала ее къ груди и исчезла опять за занавской.

Молодая женщина и не моргнула, ни одна черта въ ея лиц не измнилась – она только ниже наклонила голову и продолжала вышивать. Она и не подозрвала, что за спиной мужчинъ пара блестящихъ двичьихъ глазъ наблюдала за ней изъ-за занавски – Люсиль задыхалась отъ смха; баронесса со своей ревнивой ненавистью къ живописи была очень забавна, и къ тому же не бда, если желтое лицо двушки „изъ тропической страны“ будетъ немного поцарапано.

Шумъ на улиц замолкъ; видно было, какъ расходилась толпа, и вс подумали, что какой нибудь маленькій бглецъ былъ настигнутъ преслдовавшей его матерью и уведенъ домой, несмотря на сопротивленіе. Баронъ Шиллингъ заперъ окно, пока другіе возращались къ столу.